После завтрака, чтобы отвлечься, я полез в интернет. Главная новость этого дня: смерть рок-звезды, предположительно от передозировки наркотиков. Вот, они герои толпы! Должны быть под стать своим поклонникам. В комментариях я оставил смайлик «рука-лицо». Кажется, лучи гнева сейчас польются мне в ответ. Фанаты напостили целую простыню «плакс» и банальных фраз вроде: «Покойся с миром». Без сожалений я закрыл вкладку с новостью.
О чем еще пишут? Очередная банда «черных риелторов» под видом социальных работников… Причем все эти новости я будто уже читал. Однако количество комментирующих, троллящих друг друга под новостными сводками, удивило. Я оставил им такой же смайлик «рука-лицо». Изнутри поднималась брезгливость ко всей этой интернет-возне, мелочной, гаденькой и совершенно пустой. Что же это за люди, которые публикуют так много словесного мусора? Сгоряча я откинул в сторону мышку, настолько сильным вдруг стало отвращение к… К чему, собственно? К тому, что общепринятые нормы морали давно заменили бейсбольные биты и травматика? Ко всем этим анонимам, набиравшим глубокомысленную несуразицу на клавиатуре?
Промаявшись остаток дня с головной болью, мне удалось заснуть, когда еще не было и шести вечера. Однако проснулся я в полночь и с тех пор сомкнуть глаз так и не смог. Круговорот мыслей я залил остатками ликера, и к утру воскресенья вид мой был ничем не лучше, чем в субботу.
Наступило время ехать к родителям. Легенда о причине моего неважного вида пока до конца не сформировалась. А может, сказать правду? И слушать долгую лекцию о вреде посещения злачных мест и о правилах хорошего тона? Нет, я отмел эту мысль, как невозможную по сути своей. Я обдумывал «легенду», трясясь в трамвае (машина все еще пылилась на стоянке компании). За окном проплывали деревья, дороги, машины, мелькали незнакомые лица. Люди набились в трамвай как сельди в бочку. Легкий ветерок из приоткрытого окна колыхал волосы. Я жаждал покоя и забытья, хотел убежать от всех проблем, и ничего больше. Прикрыв глаза и подставив лицо солнцу, я грезил причудливыми образами, складывавшимися из мимолетных теней. Но краткий миг душевного одиночества оборвался, когда монотонный голос вагоновожатого объявил мою остановку.
Я затвердил «легенду», добился того, что она в моем изложении стала звучать так же естественно, как собственное имя…
Родители встречали меня как обычно и даже не сразу заметили ссадины и распухший нос. Я старался не поднимать взгляд, сразу стал разуваться, пошел в туалет, потом отправился мыть руки. Мама уже суетилась, накрывала на стол, отец откупорил бутылку какого-то спиртного, и я слышал их суматошное ворчание друг на друга. Скоро мой выход. Главное не смотреть в глаза – я поклялся себе.
– Даня, а что с личиком? – мама ахнула и наградила меня взглядом, полным боли и страдания. Я не видел, как она на меня смотрит, но по реакции отца понял, что она расстроена. Отец умолк, поставил уже открытую бутылку на стол, сел, слегка кашлянул. Так он себя вел, когда возникало напряжение. И тут надо было бы пустить в ход вымученную легенду о том, как споткнулся, как неудачно упал, но я почему-то брякнул правду.
– Это гопник один в кафе… Я его толкнул случайно, бывает… – отмахнулся я. – Давайте есть.
– Действительно, давайте есть, – папа предпочитал не решать проблемы, а засовывать голову в песок, ожидая, что все само собой рассосется. Подумаешь, сын подрался. Взрослый, сам разберется.
– Как же так? А что полиция? Ты же их вызвал? – взволнованно поинтересовалась мама. Она казалась растерянной. Конечно, она была опечалена моим внешним видом, но иногда стоит принимать сына таким, какой он есть.
– Мам, это не важно. Важно, что со мной все в порядке… и я здесь с вами. Постараюсь сегодня выспаться и скоро буду как новенький, – и я натянуто улыбнулся. Здесь следовало бы посмотреть маме в глаза и успокоительно кивнуть, однако я машинально положил в тарелку салат, взял хлеб и уже собирался разливать какую-то настойку, как мама остановила меня мягким прикосновением.
– Ты что-то недоговариваешь, я же чувствую. От тебя уже пахнет алкоголем. С утра. – Ее тихий жалостливый голос резал без ножа. – Почему ты не смотришь на меня?
– Да, ты какой-то напряженный. Расскажи, что случилось, – вторил маме отец, а когда они заодно, победить их невозможно.
Я взглянул на маму, стараясь не встречаться с ней взглядом. Посмотрел на отца.
– Хорошо… Я поругался с Лехой. Мы поссорились из-за девушки. Оказалось, решили оба встречаться с нашей общей знакомой. Так получилось… Еще на работе проблемы. Навалилось так все сразу, но ничего страшного, – тут я улыбнулся, разглядывая веки, ресницы, брови матери – смотрел куда угодно, лишь бы не встречаться с ней взглядом. Только бы не сорваться. Внутри меня все напряглось до предела. Я сжал вилку и налег на салат. Ни отец, ни мать к еде не прикоснулись. Мой неожиданный аппетит выглядел неуместно, уродливо. Две пары внимательных глаз следили за каждым моим движением, за тем, как я слегка зевнул, за тем, как хлебнул минералки, как понюхал настойку и сделал маленький глоток…
Мои автоматические действия, заставили их увериться, что я лгу, хотя я говорил чистую правду, обильно оросив семена недоверия, которые я так неудачно
посеял. Тишина становилась все напряженнее. Казалось, еще немного, и кухня взорвется. Воображение нарисовало бутылку наливки, разлетающуюся на множество осколков, брызги алкоголя, пачкающие стены и потолок темно-вишневыми кляксами. Хлеб распался на миллионы крошек, салат разбросало, как шрапнель, а сочные помидоры врезались в тела родителей, оставляя кровоподтеки на одежде, словно пули из «Томпсона» в гангстерском боевике Хемфри Богарта. Все происходило как при замедленной съемке – вязко, будто мы находились в желе. Но когда осколки воображаемого стекла уже готовы были впиться мне в лицо, пришлось увернуться, и тогда мой взгляд, пронзающий и беспощадный, невольно встретился со взглядами родителей. Я увидел все…
Вернуться в реальность заставил мамин голос.
– Почему ты не смотришь нам в глаза? Даня, скажи правду. Не мучай нас.
– Я никого не мучаю, я ем, – вырвалось у меня.
– Ты хочешь, чтобы я опять плакала? – подобные вопросы всегда были предвестниками грядущей бури.
Мама давила умело, и я делал все, чтобы соответствовать ее представлениям о хорошем сыне. Я молчал. Любое слово будет использовано против меня. Каждое оправдание, любое заверение будет воспринято, как ложь и еще одна выходка избалованного ребенка, мучающего родителей. В их глазах я хоть и не был драчуном и бездельником, но соответствовал смыслу, который они вкладывали в понятие «трудный ребенок».
– Даниил, мы разговариваем с тобой, а не со стенкой. Прояви хоть немного уважения к матери, – отец выдал свою коронную фразу. Так происходило всякий раз, когда я был не в силах продолжать общение. Теперь не зная, что делать, я глупо молчал и смотрел в одну точку. Лучше встать и уйти, но тогда я распишусь в том, что скрываю какую-то страшную тайну. Может, посмотреть им в глаза и больше не бояться общения? Узнать их секреты и расслабиться… Смогу ли?
– Не понимаю, в чем проблема. Я же сказал, что ничего страшного не случилось. Не верите – ваше дело. – Я резко встал, отодвинув стул. Хотел уйти, но отец крепко взял меня за руку, удерживая силой. От неожиданности я дернулся, инстинктивно повернулся к отцу… и моя клятва оказалась нарушена. Я сразу отвел взгляд, но этого хватило, чтобы я узнал то, чего мне знать не следовало…
Вот я и психанул. Скинул тапочки, сунул ноги в ботинки и выбежал из квартиры, не завязав шнурки.
– Данечка, куда ты? Сынок, постой! Объясни… – мамин голос, смешанный с плачем, еще долго преследовал меня. Лавочка под деревом в тихом сквере укрыла меня от посторонних взглядов. Что дальше?
Я пытался себя утешить, но не мог. Сирота при живых родителях.
Мама родила меня в восемнадцать. Отцу тогда было двадцать три, он крутил баранку, а мама училась в институте. Где и как свела их жизнь, не важно. Только один факт, который я разглядел в глазах отца, имел значение – они оба не хотели меня и не любили. Отец уговаривал мать сделать аборт, а та послушно кивала. Им негде было жить. По их рассказам, после моего рождения всем было несладко. Приходилось делить угол в коммуналке с отцовской теткой, родом он сам был из Подмосковья. Это теперь почти что Москва, и всем без разницы, откуда человек приехал, а тогда, поносимому словечком «лимита», да еще без собственного жилья, ему приходилось тяжко. А мать? Москвичка, попавшая из скромной, но отдельной квартиры в коммуналку, порицаемая родителями за недальновидность. Похоже, именно моя бабка по материнской линии настаивала на аборте, чтобы не получился «не пойми кто, не пойми от кого». Однако я родился. И своим рождением я должен быть благодарен совершенно посторонним людям, которые вразумили неоперившуюся парочку. Кто эти люди? Отцовская тетка, спавшая на полу ради него и матери, да еще неизвестные мне родственники, а может, и просто чужие люди, проходившие мимо по жизни, но неравнодушные к чужим проблемам.
