Человека, прошедшего через грязь и кровь войн, ежедневно и ежечасно наблюдавшего смерть, трудно представить педагогом-романтиком. Да Корчак таким и не был.

Первая мировая не последняя в его жизни. Впереди революция, Гражданская война и провалившееся наступление Красной армии на Варшаву. Поляки выстояли, чудом сохранив свою независимость. Такой обретенный в боях опыт диктует реалистическое, лишенное сантиментов отношение к жизни и воспитанию новых, входящих в нее поколений.

Да, Януш Корчак ясно видел горизонт воспитания, включающий в себя категорический императив Канта – существование звездного неба над головой и нравственного закона внутри нас, – но при этом никогда не отрывался от земли. Ибо был реалистом и отдавал себе отчет в том, что школа стоит не на Луне и его воспитанникам предстоит жить в реальном мире. «Мир уродлив, и люди грустны», – как сказал замечательный американский поэт Уоллес Стивенс. Из этого не следует, что бесполезно учить детей правде и прививать им вечные нравственные ценности. Но есть одно «но»: «Да разве может обойтись любовь к правде без знания дорог, которыми ходит кривда? Разве ты желаешь, чтобы отрезвление пришло внезапно, когда жизнь кулаком хама смажет по нашим идеалам? (Неожиданно жесткое выражение писателя-сказочника и рафинированного интеллигента. – Прим. Е.Я.). Разве, увидев тогда твою первую ложь, не перестанет твой воспитанник сразу верить во все твои правды? Если жизнь требует клыков, разве вправе мы вооружать детей одним румянцем стыда да тихими вздохами?

Твоя обязанность воспитать детей, а не овечек, работников, а не проповедников: в здоровом теле – здоровый дух. А здоровый дух не сентиментален и не любит быть жертвой. Я желаю, чтобы лицемерие обвинило меня в безнравственности!»[2] Задириста последняя фраза.

Лицемерие взрослых – проклятие воспитания во все эпохи. Самодовольные взрослые в массе своей, демонстрируя небезупречный образ жизни, проповедуют детям идеальный способ существования, не допуская мысли, что те кожей ощущают и болезненно переносят фальшь: дистанцию между словом и делом. Но наступают времена, когда этот разрыв зашкаливает. Именно лицемерие казенных идеологов диктует государственную стратегию воспитания, основанную исключительно на положительных примерах из истории Отечества, призванных прививать детям любовь к родному пепелищу. А о путях кривды – ни слова. И это в условиях свободного доступа к любой информации.

Именно лицемерие приводит к тому, что ученик, однажды внезапно уличивший воспитателя в лукавстве, перестает верить ему. А в результате становится циником или стихийным бунтарем, чей протест выплескивается на улицы.

Задиристое желание Корчака, чтобы лицемерие обвинило его в безнравственности, сбывается на глазах. Старый Доктор открыто смеялся, глядя на ханжество, способное выражать лишь праведный гнев и ничего более.

При всем том он не был диссидентом и ради блага детей был готов играть в разные игры с сильными мира сего, прекрасно понимая, что власти всегда будут с подозрением относиться к независимо мыслящим людям.

Так, например, после майского переворота 1926 года Ю. Пилсудского, который не был бескровным, Корчак воспользовался симпатией к его литературному творчеству со стороны супруги диктатора. Она давала спонсорские средства на содержание двух детских домов. Мало кто знает, что Корчак одновременно руководил двумя детскими домами! Никаких государственных субсидий он не получал.

Вынужденные компромиссы доктора Корчака раздражали его более радикально настроенных коллег, которые считали, что такое поведение руководителя дурно влияет на воспитанников. Они настаивали на открытой модели детского дома, иными словами – на политизации школы.

Замечательно, что Януш Корчак совмещал в себе реалиста и утописта. Как это возможно? Доктор внимательно наблюдал за политикой, считал, что дети должны знать, как устроено государство, но при этом упрямо реализовывал на практике закрытую модель детского учреждения, создавая для своих воспитанников дом, в котором царит нравственное и психическое благополучие. Концепция, уязвимая со всех сторон. Его легко было упрекнуть (и упрекали) в утопизме и непоследовательности, в том, что на деле он пытался построить остров утопии. В этом, на мой взгляд, мнимом противоречии имеет смысл разобраться. Да, он считал, что детей надо готовить к жизни, не утаивая от них суровых неприглядных сторон. Но одно дело – готовить к жизни, и совсем другое – бросить их в этот бушующий океан, предварительно не научив плавать. Корчак полагал, что столкновение с миром должно наступить лишь тогда, когда дети окрепнут. А на этапе взросления он делал все возможное для сохранения их физического и психического здоровья, а главное – прививал детям чувство самоценности и тем самым укреплял их собственное достоинство. Этим целям был подчинен весь уклад жизни детского дома, базирующийся как на неписаных традициях, так и на писаных законах. Невероятно загруженный человек, постоянно решавший массу финансовых и бытовых проблем, не прекращавший литературного труда, он не поленился разработать для детдома судебный кодекс – более тысячи страниц текста. В результате в его доме осуществлялось настоящее самоуправление и царила справедливость. Конечно, Корчак неутомимо обустраивал свой остров утопии, но, по большому счету, все реализованные на практике педагогические системы представляют собой такие острова (колония Макаренко, коммуна Шацкого и др.).

По отношению к детям доктор Корчак занимал единственно верную охранительную позицию. Такая позиция особенно близка педагогам, осуществляющим воспитание детей в переломные эпохи. Революционер в педагогике, он тем не менее всегда предостерегал, выступая на рабочих собраниях: «Нельзя устраивать революцию, не подумав о ребенке». В одном из своих писем заметил: «Легче всего умереть за идею. Такой красивый фильм: падает с простреленной грудью – струйка крови на песке, – и могила, утопающая в цветах. Труднее всего изо дня в день, из года в год жить ради идеи». Как писал, так и жил, полагая, что по-настоящему преобразовать мир возможно, лишь преобразовав воспитание.

Как любить и воспитывать ребенка в России? Этот вопрос я периодически слышу от чутких, тревожных родителей и педагогов. Он нерешаем для тех, кто по-прежнему исповедует веру в то, что бытие тотально определяет сознание. Такие люди видят вокруг себя кричащие противоречия, страдают от несправедливости окружающей жизни, но недооценивает силу Духа.

Что же касается сомнений в красоте жертвы во имя идеи, то мои личные впечатления – непосредственного участника событий августа 1991 года в Москве – их усиливают. Там, под мостом, в революционном порыве одни молодые люди накинули брезент, закрыв смотровые щели бронемашины, а другие молодые люди, сидящие в ней, с испугу открыли огонь. Никто не хотел умирать. Могилы погибших тогда утопали в цветах. Сегодня мало кто вспомнит их имена. Жертвенное поведение молодых людей, их «упоение в бою, у бездны мрачной на краю» – известный психологический феномен, который с превеликим удовольствием во все времена эксплуатируют технологи власти в собственных политических целях. Зрелый, состоявшийся человек вправе принять решение о вступлении в борьбу, трезво осознавая возможность своей гибели. Но втягивать детей во взрослые политические разборки, не думая о том, что они могут привести к кровавой развязке, – неприкрытый цинизм. Об этом хорошо бы помнить вдохновителям и организаторам молодежных движений вне зависимости от того, под какими лозунгами и знаменами такие движения собираются.