Уже приготовился к одинокой старости, но встретил Лауру. Это была любовь с первого взгляда: нас обоих как током ударило. Поженились мы еще в прошлом веке и больше двадцати лет вместе.

–Я рано стал зарабатывать. Нужны были карманные деньги, а отец не мог их выдать. Я спросил у папы совета, куда устроиться. «Сынок, да ты ведь ничего не умеешь», – развел руками он, но пристроил меня учиться слесарному делу. В конце обучения мне устроили экзамен: дали стальную проволоку и попросили сделать из нее отвертку. Там даже ковать пришлось, но я справился. Эта отвертка до сих пор хранится у меня. В итоге я перешел в вечернюю школу и освоил еще несколько профессий. Появилась возможность зарабатывать. К тому же мы с парнями музицировали, играли на танцах и получали за это небольшой гонорар. Благодаря навыкам, полученным в юности,  дома я справляюсь со всеми делами сам. Даже канализацию могу отремонтировать. В «Зимней вишне» мой герой Герберт тоже мастер на все руки. Конечно, в картине многое приукрашено – на  голову героине сваливается прямо сказочный принц. Но есть в фильме и сермяжная правда, не зря же «Вишня» стала такой популярной. Ситуация, в которой живет героиня, была очень типичной для СССР. По статистике половина женщин страны была одинокой, а половина из них – матери-одиночки. Женатые любовники, «я все сама» и другие моменты в фильме – это так узнаваемо! Да, подсластили чуть-чуть: мой герой работник внешней торговли и офис у него в Женеве. Кстати, катаясь в Швейцарии на лыжах, я объездил все вокруг Женевского озера, размышляя: да где ж тут офис-то мог быть? Так и не нашел – снесли видимо. Знаю, что сначала по сценарию Ольга должна была выйти замуж за иностранца, но этот вариант не понравился председателю Государственного комитета по кинематографии. Он посоветовал заменить иностранного дипломата на «кого-нибудь нашего». И в итоге сыграть Герберта Масленников пригласил меня. Не знаю, были ли другие претенденты на мою роль,  но слышал, что вместо Соло мина и Сафоновой пробо валась пара Шакуров – Андрей ченко. Я же приехал на пробы на «Ленфильм» сразу с Сафоновой, с остальными позднее познакомился, уже на съемках. – Где в то время нашли белый мерседес, за рулем которого вы сидели в кадре? – Это целая история. Весь Питер перевернули, нашли «мерс» у одного художника. В восьмидесятые нашим морякам позволяли привозить из-за границы иномарки, так они и появлялись на улицах. Тогда это было шикарное авто, единственное в городе. – Но до «Зимней вишни» был фильм «Театр», который и сделал  вас  узнаваемым. Это правда, что туда вас сосватала Вия Артмане? – С Артмане мы были коллегами по сцене: играли вместе в «Чайке» – я Треплева, она Аркадину. Но не это, думаю, определило выбор режиссера. Я вообще до последнего не был уверен, что попаду в картину. Ведь в те времена актеров утверждал суровый худсовет. Только он мог решить, кто достоин тратить государственные деньги, а кто нет. Тем более что картину делали не для проката в кинотеатрах, а для показа на Центральном телевидении. Сначала я прошел фотопробы, потом – кинопробы,  зная, что на роль Тома претендуют еще два актера. А через десять лет после премьеры ко мне подошел на Рижской студии режиссер, который состоял в том худсовете. Глаза опустил: «Я был против вашей кандидатуры. Но как ошибся!» Тогда старшему товарищу я робко сказал спасибо. К слову, сначала «Театр» предложили режиссеру Гунару Цилинскому, но он заявил, что снимать Лондон согласен только в Лондоне. Конечно же, такого бюджета не нашлось. В итоге «Театр» снял Янис Стрейч, а Цилинский  сыграл Майкла Гослина, мужа главной героини. Денег было немного, поэтому на съемках часто импровизировали. Помню, долго не могли найти актрису на роль Старой Коровы, служанки Джулии Ламберт, а потом вдруг увидели женщину, работавшую на студии реквизитором и водителем. Она была в теле, такой как надо, и в итоге сняли ее, а озвучила роль Римма Маркова. Фильм был бенефисом Арт мане. Она фантастическая женщина и актриса! Я к ней отношусь благоговейно. Все были влюблены в нее: зрители, актеры, режиссеры. Я замечал, что у женщин-коллег Вия вызывала зависть и восторг. – После «Театра» вы стали секс-символом советского кино. В вас же были влюблены все женщины Союза! Каково это ощущать?

– Да никак. Секс-символ комсомола? Звучит смешно. В то время никто не пользовался таким термином, этим английским словом. Этикетки стали приклеивать, когда появилась желтая пресса. Письма – это еще самое безобидное, что есть в моих историях с поклонницами. В каком-то городе после спектакля устроили прессконференцию. В стороне от журналистов сидела женщина. И вот она то подмигнет мне, то рукой помашет – в общем, странно себя ведет, будто моя хорошая знакомая. После пресс-конференции подошла: «Неважно, что вы тут рассказываете, я-то про вас знаю настоящее…» Я онемел. И тут выяснилось, что какой-то шутник общается с ней по Сети от моего имени. Поэтому я ничего не символизирую и в соцсетях сам не выставляюсь. – Ваша вторая большая роль – тоже красавец, Эдвин из «Сильвы». Чем запомнились съемки? – Если честно, с жанром оперетты у меня нет ничего общего, о чем я сразу сообщил режиссеру «Сильвы» Яну Фриду. Тот ответил: «Это и хорошо». Со мной снима лись Виталий Соломин, Игорь Дмитриев, Татьяна Пилецкая, Павел Кадочников и другие артисты, которые тоже в оперетте не работали. Они все поют в «Сильве» чужими голосами, и я – не исключение. Когда меня утвердили, уже существовала запись Алексея Стеблянко, озвучившего моего героя. Петь сам я в любом случае не смог бы. У меня  баритон, а у Эдвина партия тенора. – Как это – ничего общего? Вы же пели в юности в группе, на нескольких инструментах играете… – Пел, но с опереттой до сих пор не дружу. Когда был в Вене, специально ходил посмотреть, как австрийцы это делают. Да, немного лучше, чем остальной мир. Но видимо, надо там родиться, чтобы тонко прочувствовать всю красоту жанра. А играл и пел я в ансамбле со своими же ровесниками, это было давно и нельзя назвать профессиональным.  В подростковом возрасте мы слушали «Битлз», «Энималз», «Криденс», «Роллинг Стоунз», Эрика Клэптона – много всего, что разительно отличалось от музыки, ко торую передавали по советскому радио. Чтобы поймать Би-би-си или пиратские радиостанции, сами делали разные приспособления. Ведь музыку «загнивающего капитализма» в нашей стране глушили. То, что нам удавалось послушать, записывали на большие бобины, разучивали и  уже к следующим выходным могли сыграть на танцульках. Такой вот был у нас кружок «Умелые руки». Конечно, играли мы кто во что горазд и наши выступления были сумбурными. Но ведь тогда не было ни Интернета, ни компьютеров, ни хорошей аппаратуры. Да и дискотек не было. У каждой школы был свой ансамбль, и танцевали только под живую музыку. – Не было соблазна стать музыкантом? – Я подумывал об этом, но наша группа по большому счету была самодеятельностью – до записи дело так и не дошло. Да и негде было записываться: попасть на студию «Мелодия» – нереально. Только потом, гораздо позже, когда уже работал актером, к нам в театр пришел молодой композитор. Мы подружились и создали лирическую программу – концерт из девятнадцати песен. Потом ему как молодому ав тору дали возможность записываться на студии. Начальство подумало: «Ну придет артист, споет две-три песенки – и все». Но мы за тот ве чер записали все девятнадцать песен… Если говорить о музыке в моей жизни – она со мной с раннего детства. В три годика меня отвели в небольшой Дом культуры, где были разные кружки, в том числе и ансамбль струнных инструментов, куда набирали детей. Чтобы не болтались без дела, меня и старшего брата туда записали. Мы делали успехи: тренькали на мандолинах простые народные мелодии и выступали на Новый год перед детьми в садиках и школах. За это нам давали большие кульки конфет и мандаринов. Наверное, эти мандарины и решили мою  судьбу. Я смекнул, что если выступить перед публикой, тебе похлопают и дадут вкусненького. Примерно тем же занимаюсь и сейчас, несмотря на преклонный возраст. Люблю ходить на вечеринки, которые устраивают после премьер. Шучу, конечно.  – Родители одобрили поступление в театральный вуз? – Я из многодетной семьи, мы жили довольно скромно. Папа построил дом, взяв кредит у государства, и работал с утра до ночи, чтобы его вы платить. Так что в театр меня никто не толкал – не до искусства было в ту пору родителям. Они даже не знали, что я поступаю на театральный факультет Государственной консерватории. Я ведь был к тому моменту уже взрос                    лым парнем и окончил школу рабочей молодежи, так что им о намерениях не сообщил. Зато когда стал актером, подарил родителям абонемент и они ходили на все наши спектакли. Мама наряжалась, папа, как в юности, за ней ухаживал.