– Твои речи смущают меня, Квинт, и угнетают: я не знаю, какое им придать значение? Я в растерянности: твое последнее письмо пробудило во мне что-то, что долгое время дремало, все прошедшие дни я думала об этом и не могла забыть твоих слов, но вот сейчас у меня такое предчувствие, что произойдет что-то недоброе. Так какую же весть ты принес?

Квинт взял ладони девушки в свои и сжал их немного – они дышали жаром чувства. Квинт вдохнул воздух полной грудью: глаза девушки настойчиво искали его глаза и как будто собирались проникнуть в самую их глубину, но это не удавалось. Тогда они бросались в другую сторону, словно ища спасения и помощи в хорошо знакомой еще с детства милой обстановке, в сокровенных вещах, что были согреты теплом ее пребывания здесь, в холстах, что изображали природу или мифических героев, книгах, чья мудрость сейчас была бессильна что-либо изменить.

Ночной гость отвел взгляд и посмотрел в окно: стало до смерти темно, и все вокруг, такое знакомое при свете дня, потонуло в складках чужого просторного плаща, усеянного осколками изумрудов, прозрачного хрусталя, сверкающего опала, винно-желтого янтаря. Дивная картина притягивала взор и оживала при пристальном наблюдении, очаровывала и завораживала.

– О, провозвестница зари! Что может быть печальней и трагичней того, чтобы явиться к тебе глашатаем дурных вестей? Даже мое собственное горе, мое отчаяние, что не знает границ, и которое сейчас пробрало меня с головы до пят, даже оно – ничто в сравнении с тем, чтобы поведать такие вести тебе, мое солнце!

– Говори же, говори, умоляю! Квинт! – приятный голос Авроры заметно дрожал, как осенний листок во время неумолимого ливня. – Если ты мне не скажешь, я чувствую – не доживу до сегодняшнего утра и не смогу уж любоваться рассветными лучами живого светила! Когда знаешь, что буря должна вот-вот разразиться, то ожидание ее всегда куда хуже. После нее можно быть уверенной, что новый день, когда бы он ни наступил, будет ясным и чистым.

Квинт крепче сжал нежные пальчики Авроры, словно боясь их упустить.

– Из-за моей любви к тебе я теряю голову, но, зная это и предвидя, я больше ни о чем не способен помышлять. Заключенный или приговоренный к казни и то имеет больше свободы в обращении со своей бывшей собственностью, нежели я – со своим знанием. Я б винил себя всю оставшуюся жизнь, которая, о несчастье, пройдет без тебя, если не открыл бы этого.

Он смотрел на нее с немой надеждой. Она же отшатнулась от его последних слов.

– В величайшей опасности твоя жизнь и жизнь твоих близких и родных. А поэтому без промедления вам надо покинуть Рим и его окрестности. Уехать туда, где рука смерти не дотянется до вас!

Аврора не могла вымолвить и слова, настолько была сбита всем происходящим. Это до такой степени не укладывалось в ее голове: все удивительные события, что произошли за последнее время, все новые мысли, что она почерпнула из непривычных разговоров. Не имея прежде подобного опыта, она совсем растерялась.

– Может, я и сильно переоцениваю время, но это от моей любви к тебе, которая не позволяет думать о чем-то ином, кроме твоей жизни. Я хочу, чтобы она была долгой и счастливой! И готов пожертвовать ради этого всем: и своей жизнью, и своей честью. Я не могу пожертвовать только одним – душой. Но и она принадлежит тебе!

Наконец, по лику Авроры пробежали первые проблески понимания: ее живой и никогда не стоящий на месте ум начал складывать воедино все разрозненные кусочки мозаики, пытаясь выискать решение и выход из таких обстоятельств.

– Что же это за опасность, что грозит мне и моей семье? И сколько времени у нас имеется? – она старалась говорить спокойно, но некоторые нотки в голосе выдали ее волнение.

– Времени еще достаточно. Пожалуй, моя поспешность лишь и объясняется тем единственным моим желанием – увериться в том, что ты будешь далеко отсюда и загодя, хоть это и причинит мне страдания. Но мое горе и так не позволит мне видеть тебя, зато, если б я знал, что ты где-то вдалеке, то это принесло бы ту легкость и надежду, что когда-нибудь наступит время, и мы вспомним наши прежние прогулки. Сколь скоротечно время и сколь неумолимо!

Квинт задумчиво посмотрел ей в глаза.

– А что до опасности, то об ее роде я вынужден молчать. Понимаю всю нелепость положения, того, о чем я говорю, и что при этом могу сказать. Тем не менее, помимо того, что она смертельна, сказать большего не имею права. Но знай: избежать ее здесь, – он подчеркнул значимость последнего слова, – невозможно. Да! Я понимаю, что соразмерность меж опасностью и тем, о чем я умолчал, настолько велика, что ее не поглотит и Мировой Океан, берущий исток где-то на севере и охватывающий все на своем пути. Я могу лишь говорить о следствиях: на весах – твоя жизнь и жизнь твоей семьи. Причины же откроются в свое время: время все разоблачает. И не стоит рисковать самым ценным ради того, чтобы узнать о них! Поэтому, прошу – бегите! Бегите, пока у вас есть время! Сколько это – я не знаю: может, несколько месяцев, а может, несколько лет. Но это неизбежно!

Квинт вкладывал всю силу и мощь голоса в свою речь, использовал всю выразительность, какою владел. Было видно, что он искренне верит в то, о чем говорит. И если это обман – то он и сам в него уверовал. Самые лучшие обманщики, как это ни странно, – это те, кто или не знает о своей лжи или настолько поверил в нее, что она стала для них правдой.

Аврора выслушала молча и спокойно. Внешне спокойно. Внутри же у нее сейчас был самый разгар битвы – сердца и рассудка. Сердцем она хотела послушаться совета тотчас же, но рассудок высказывал вроде правильные доводы, и она послушалась их.

Неспешно, медленно выговаривая слова, будто взвешивая ценность и правильность каждого, их значение и смысл, начала она:

– Ты поведал мне много пугающего и загадочного. Хватит для того, чтобы не заснуть сегодняшней ночью. Даже если я поверю в это без всяких на то причин, а я склонна поверить, это твое слово, Квинт, – я не знаю, как мне убедить в этом своих родных?

Ей удалось совладать с собой, и дальше речь потекла, как вода:

– Взгляни на это глазами иного человека: он ни о чем не догадывается, ни о чем не знает, и вот – тут ты обрушиваешься на невинную жертву со своим знанием, с цельной картиной всего и вся в голове. Участь же другого весьма печальна: либо верить и действовать в согласии со своей верой (редко когда находится вера, что не требует действия: иначе это уж не вера, а оправдание происходящего, без надежды на лучшее), либо не верить и подчас терзаться сомнениями в правильности выбора. Пока не наступит момент истины, и правда не раскроет свои объятия…

– И придется пожинать плоды своего неверия, – грустно закончил фразу Квинт.

Аврора не нашлась, что ответить на это, и лишь опасливо пожала плечами.

Человек в своей жизни не раз подвергается испытаниям верой. Когда все будущее целиком зависит лишь от ее наличия или отсутствия. И поставленный в такие нелегкие обстоятельства, начинает понимать, в чем заключено истинное величие человека – в его духе.

Следующие минуты прошли в томительном молчании. Сам воздух наполнился печальными вестями, действуя так же угнетающе, как и первые осенние бури и ливни, что поливают слезами небесными не только землю и природу, которая цвела уж в прекрасное время года, но и душу человека, неотделимую от души мира. И кажется: проживаешь те же взлеты и падения, внезапные восторги и безудержные порывы отчаяния, смены настроения, водоворот эмоций, что, кружа спиралью, уносит с собой все обломки. Обломки, что остаются как после природы, так и после человека, когда происходит крушение великих мечтаний. Тогда говорят, что мечты не прошли через горнило жизни. И так навсегда останутся они лишь невоплощенными мечтами – тем, чем могли бы быть, да чем не стали. И эти обломки продолжают носиться и носиться в воздушных потоках, пока кто-либо другой не осмелится узнать их смысл и последовать стезей мечты. Жизнь нельзя лишить ее силы: пока есть хоть малейшее ее проявление – она будет существовать: в неистребимых образах, в самых потаенных уголках мироздания. Она будет прятаться, набирать силы. И когда она выйдет из своего убежища во всем могуществе, то уж ничто не удержит ее.