Я объяснил Заике, что переехал он уже мертвого человека, тот был убит и оставлен на дороге, чтобы скрыть следы убийства.
— Вы совершенно невиновны, идите домой.
Моим сообщением Заика был поражен:
— Боже мой, какая жестокость! Но я тоже виноват. Нужно было сразу сообщить о случившемся, а я струсил. Выходит, и меня надо судить.
— Идите домой, — повторил я. — Передайте председателю колхоза, чтобы восстановил вас на работе. А если ему что-либо будет неясно, пусть мне позвонит.
— У нас председатель строгий, моим словам не поверит. Напишите ему какую-нибудь записочку, — попросил Заика.
— Хорошо, — согласился я и написал председателю, чтобы приехал ко мне завтра для беседы. Я решил поговорить с ним лично на эту тему. Живое слово пронимает глубже.
Заика ушел, а я сидел, погрузившись в раздумья. Кто же убийца?
Прошло несколько дней, как похоронили Лозу, и я решил вторично, более обстоятельно допросить его жену.
Тяжело опустившись на стул, Мария посмотрела на меня глазами, в зрачках которых навсегда поселилась горькая, как полынь, вдовья грусть, и спросила:
— Убийцу еще не нашли?
— Пока нет, ищем, — ответил я. — Вот хочу кое-что уточнить. Может, вы сможете мне помочь. Буду вас спрашивать, а вы отвечайте, пожалуйста, поподробнее.
— Спрашивайте, — сухо ответила Мария.
— Был ли у вашего мужа штык от винтовки? — задал я ей первый вопрос.
— С деревянной ручкой? — переспросила Мария. — Да, да, был. Он всегда лежал возле колодца, мы им резали свеклу для кроликов. Но совсем недавно этот нож исчез. Тогда я вам не все сказала. Знаете, не держалось в голове. А сейчас вспомнила. Вася уезжал из дому в черной шевиотовой фуражке, которую купил в Днепропетровске. Великовата была на него, мы ее перешивали в мастерской. А отпоролась подкладка, и я зашила ее зелеными нитками. Деньги были при нем, около двух тысяч рублей. Еще была у него расческа, самодельная, дюралюминиевая — подарок армейских товарищей. Кажется, на ней и надпись была какая-то. Расческу эту Вася всегда носил при себе в маленьком карманчике пиджака.
— Спасибо, — поблагодарил я Марию, записав ее рассказ в протокол, и спросил, имеются ли дома у нее еще те нитки, которыми она зашивала подкладку в фуражке.
— Кажется, есть, — ответила она.
— Сохраните, пожалуйста, они нам потребуются, — попросил я, — а сейчас придут понятые, и мы проведем с вами опознание вещей. Хорошо?
Мария утвердительно кивнула головой.
В присутствии понятых я показал Марии несколько штыков от немецких винтовок. Она сразу же указала на свой, узнав его по ручке и щербинкам, имеющимся на клинке.
Стало быть, штык, которым совершено убийство, принадлежал Лозе.
Вечером мы получили заключение криминалистической и биологической экспертиз Харьковского научно-исследовательского института о том, что на подкладке серой фуражки, найденной на месте преступления, было написано химическим карандашом слово «Толя». А на козырьке фуражки обнаружены следы крови, совпадающей по группе с кровью убитого.
— Может, Толя — имя убийцы? — спросил я присутствующих в кабинете Войного и Опляту.
— Вполне возможно, — согласился Войный, Оплята же был другого мнения:
— Разве не бывает случаев, когда мужчины меняются головными уборами?
Замечание его было резонным, и мы это учли. В нашей работе мелочей не бывает, важно анализировать каждую деталь, объективно оценивая обстановку. Главное — правильно понимать любое доказательство.
Утром следующего дня мы получили приятную новость: из спецотдела МВД СССР сообщили, что отпечатки пальцев, выявленные на рукоятке штыка и бутылках, принадлежат дважды судимому гражданину Костенко Анатолию Сидоровичу.
— Вот здорово! — обрадовался Войный. — Значит, на серой фуражке его имя. А ты что нам вчера говорил? — набросился он на Опляту.
— Один ноль в твою пользу, — сдался Оплята.
— Теперь нам остается одно — разыскать Костенко, — сказал я. — Но сделать это тоже не просто.
— Выносите постановление на розыск, я постараюсь провернуть это быстро, — пообещал Оплята.
К концу дня пришло еще одно известие. Из областного управления милиции сообщили, что подозреваемый в убийстве Костенко на пятый день после происшедшего совершил хулиганство в Кировограде и уже осужден за это к трем годам лишения свободы.
— Снова загадка, — вздохнул Оплята. — Может, Костенко и не был во Владимировке в день убийства?
— Был, — с твердой уверенностью заявил я. — Костенко — хитрый преступник. Чтобы уйти от расплаты за убийство, он решил совершить хулиганство, рассчитывая на то, что его увезут в лагерь и таким путем он уйдет от подозрений органов следствия по нашему делу.
— Хитер паря, хочет обвести нас вокруг пальца! — возмутился Войный.
Однако к единому мнению мы не пришли. Оплята сомневался относительно Костенко, утверждая, что людей со шрамом на лице в нашей стране много, тем более сейчас, после войны. Войный же был твердо убежден, что убил Лозу Костенко.
— Экспертиза по отпечаткам пальцев никогда не ошибалась! Ее заключения построены на научной основе! — горячился он, доказывая Опляте.
— Все наши сомнения развеются после того, как мы допросим Костенко, — примирил я их. — Надо ехать к нему.
На этом и порешили.
Ночью нас разбудили. Нарочный привез старое уголовное дело на Костенко.
Войному не терпелось посмотреть описание примет Костенко. Перво-наперво мы отыскали анкету на заключенного и прочли: «Костенко, выше среднего роста, плотного телосложения, волосы русые, на левой щеке — поперечный шрам от ожога… на правой руке — татуировка в виде сердца, пронзенного стрелой».
— Прекрасно! Вот он, убийца! — ликовал Войный.
— Да, все как будто бы совпадает, — согласился Оплята.
Мы узнали, что Костенко еще находится в тюрьме в Кировограде. Нужно немедленно ехать туда. Договорились, что со мной поедет Войный.
Прибыв в Кировоград, мы первым делом изучили личное дело Костенко. Он 1927 года рождения, по специальности тракторист, дважды судим — за кражу и за хулиганство. В деле имелась на него характеристика сельсовета. Из характеристики явствовало, что он, вернувшись из заключения; не работал, часто уезжал из дому.
Изучив дело, я занялся допросом обвиняемого.
— Здравствуйте, гражданин начальник, — с первых слов вел себя развязно Костенко. — Говорят, вы издалека приехали ко мне на свиданьице?
— Садитесь, — предложил я ему. — Да, приехал. Нужно с вами поговорить.
Вытянув из портфеля уголовное дело, я положил его перед собой на столе.
Костенко продолжал стоять, внимательно осматривая кабинет, решетку на окне, стол, наглухо прикрепленный к полу, сигнальные кнопки, чернильный прибор. А когда я положил на стол дело, он не отрывал уже от него глаз, теряясь в догадках.
— Садитесь, — предложил я ему еще раз, более строго.
Сам же не спеша выкладывал на стол бумагу, чистые бланки протокола допроса, авторучку, наблюдая за Костенко.
Усевшись на стуле, он как-то весь съежился, напрягся, аж побледнели виски. Видно, силился предугадать мои вопросы и заранее обдумывал на них ответы.
Чтобы оборвать течение его мыслей, я спросил как бы между прочим:
— Как дела, Костенко?
— У меня, гражданин следователь, одно дельце, пустяковое, — начал он вызывающе-молодцеватым тоном. — По пьянке заехал в рожу одному джентльмену… Недавно вышел на свободу — и снова засыпался. Печально. Но вот отсижу, и точка. Завяжу.
Именно в этот момент я вспомнил, что не осмотрел у дежурного тюрьмы личные вещи Костенко. Мысленно ругая себя за допущенную оплошность и скрывая от обвиняемого свое замешательство, я умолк. Молчание вызвало в нем недоумение. Неизвестность всегда пугает. Костенко ерзал на стуле, шарил в карманах, а затем не выдержал, тихо попросил:
— Нет ли у вас папироски?
— Есть, курите! — протянул ему пачку.
Подождав, пока он прикурил и сделал несколько глубоких затяжек, я внезапно задал ему главный вопрос, ради которого приехал и которого, по всей вероятности, он не ожидал:
