Когда молодой человек вошел в залу, там было уже несколько игроков. Три плешивых старика, развалясь, сидели вокруг зеленого поля. Их лица были похожи на гипсовые маски. Бросался в глаза молодой черноволосый итальянец с оливковым цветом лица, спокойно облокотившийся на край стола. Казалось, он прислушивается к тем тайным предчувствиям, которые кричат игроку роковые слова: «Да! – Нет!» На другой стороне поместились пройдохи, изучившие все хитрости игры.

Кассир и банкомет, только что бросив на игроков тусклый убийственный взгляд, сдавленными голосами произнесли: «Ставьте». Взоры невольно приковывались к молодому Рафаэлю. На нем был отличный фрак, но галстук слишком плотно прилегал к жилету, так что едва ли под ним имелось белье. Его руки, изящные как у женщины, были сомнительной чистоты, ведь он был без перчаток. Но никого не привлекло очарование невинности, которое еще цвело на его тонком лице.

Он подошел прямо к столу, остановился, не задумываясь, бросил на сукно золотую монету. Он взглянул на банкомета вызывающе и вместе с тем спокойно. В это же время итальянец с фанатизмом страсти поставил все свое золото против ставки молодого человека. Послышался хриплый и безучастный голос банкомета: «Ставьте!» – «Ставка принята!» – «Больше не принимаю!»

Зрители все, как один, готовы были видеть развязку этой драмы. Их глаза горели, они не сводили взгляда с Рафаэля. Но они не могли заметить и признака волнения на его холодном и замкнутом лице.

– Красная, черная, пас, – холодным тоном объявил банкомет.

Что-то вроде глухого хрипа вырвалось из груди итальянца, когда он увидел, как один за другим падают на сукно банковые билеты, которые ему с подобострастной улыбкой бросал кассир. А Рафаэль только тогда постиг свою гибель, когда лопаточка протянулась за его последней золотой монетой. Слоновая кость тихо звякнула о монету.

Молодой человек медленно опустил веки, губы его побелели. Но взгляд его не выдал раздирающего отчаяния. Все смотрели на счастливого игрока, который дрожащими руками пересчитывал банковые билеты.

Выходя из Пале-Рояля, Рафаэль забыл о шляпе, но старый сторожевой пес молча подал ему это отрепье. Рафаэль спустился по лестнице.

Вскоре он очутился на улице Сент-Оноре, свернув в сад Тюильри. Он шел, точно в пустыне, его толкали встречные, но он их не видел. Сквозь уличный шум он слышал только один голос – голос смерти. Теперь он шел по берегу Сены. Он мрачно посмотрел на воду.

– Не такая это погода, чтобы топиться! – с усмешкой сказала ему одетая в лохмотья старуха. – Сена грязная, холодная!..

Неожиданно он усмехнулся.

– Если я утоплюсь, то мертвый я стою пятьдесят франков, а живой – я всего лишь в лучшем случае талантливый человек, у которого нет ни покровителя, ни друзей, ни соломенного тюфяка, ни навеса, чтобы укрыться от дождя, – настоящий социальный нуль.

Смерть среди белого дня показалась ему отвратительной, он решил умереть ночью. И все-таки он ощущал в себе трепет жизни, все еще боровшийся с тягостной мыслью о самоубийстве.

И вот с видом беспечного гуляки, которому просто нужно убить время, он пошел дальше по направлению к улице Вольтера. На углу набережной его внимание привлекли старые книги, разложенные на парапете, и он чуть было не приценился к ним. Но тут же посмеялся над собой и, философски засунув руки в карманы, снова двинулся беззаботной походкой.

Вдруг с изумлением он услышал почти фантастическое звяканье монет у себя в кармане. Улыбка надежды озарила его лицо, зажгла радостью глаза. Он быстро вытащил руку из кармана и увидел всего лишь три монеты по два су.

– Добрый господин, хоть одно су на хлеб.

Мальчишка-трубочист с черным одутловатым лицом весь в саже, одетый в лохмотья, протянул к нему руку. Стоящий в двух шагах от мальчишки старый нищий, робкий, болезненный, сказал грубым и глухим голосом:

– Сударь, подайте сколько можете, буду за вас бога молить.

Но, когда молодой человек взглянул на старика, тот замолчал. Видимо, на мертвенном лице молодого человека он заметил признаки нужды более острой, чем его собственная.

Рафаэль бросил мелочь мальчишке и старику и отошел от набережной, больше он не мог выносить душераздирающего вида Сены.

Проходя мимо магазина эстампов, он увидел, как из роскошного экипажа выходит молодая женщина. Он залюбовался ее очаровательным белым личиком, которое красиво окаймлял атлас нарядной шляпки. Он увидел ее прелестную ножку, которую обтягивал белый туго натянутый чулок. Но он тут же отвел глаза. Это было его прощание с любовью – с женщиной.

Лошади тронули, и этот последний образ роскоши и изящества померк, как должна была бы померкнуть его жизнь. Он прошел мимо Лувра, миновал башни Собора Богоматери, Мост Искусств.

Он оказался возле старой двери, ведущей в Лавку Древностей и решил войти, чтобы хотя бы дождаться там ночи. Он вошел в лавку с видом независимым, с той застывшей улыбкой на устах, какая бывает у пьяниц. Да и не был ли он пьян от жизни или, может быть, от близкой смерти?

Его встретил молодой рыжеволосый приказчик с полными румяными щеками, в картузе из выдры.

– Я желаю осмотреть зал и поискать, не найдется ли там каких-либо древностей на мой вкус, – заявил молодой человек.

Приказчик поглядел на него недоверчивым взглядом и небрежно сказал:

– Извольте сударь, взгляните. Внизу у нас только вещи заурядные, но потрудитесь подняться наверх, и вы увидите прекраснейшие мумии из Каира, вазы с инкрустациями, резное черное дерево – подлинный Ренессанс. Все только что получено, высшего качества.

Рафаэль находился в таком ужасном душевном состоянии, что эти глупые торгашеские фразы его провожатого были ему противны.

Однако, решив нести свой крест до конца, он сделал вид, что слушает и отвечал ему жестами или односложными словами. Потом он уже шел молча, отдаваясь своим последним размышлениям, которые были ужасны.

Залы лавки являли собой беспорядочною картину. Чучела крокодилов, обезьян улыбались церковным витражам. Мраморные бюсты, севрская ваза с портретом Наполеона находилась рядом со сфинксом.

Кухонный вертел лежал на драгоценной шкатулке. Орудия смерти: кинжалы, пистолеты мирно соседствовали с предметами житейского обихода, с прозрачными китайскими чашками, предметами женского туалета. Все страны, казалось, принесли сюда обломки своих знаний, образчики своих искусств. Его провожатый затерялся где-то в тени, и он уже один поднялся на второй этаж.

Его встретила сияющая и пленительная мраморная статуя на витой колонне, говорившая ему о сладостях мифов Греции. Здесь веяло всеми причудами императорского Рима. Голова Цицерона, на которую случайно опустился венок из бесценных каменных цветов. Наконец, живопись отверзла небеса. Он узрел деву Марию, парящую в золотом облаке среди ангелов. Он коснулся мозаики, сложенной из кусочков лавы Везувия и Этны. И тут же лежал средневековый кинжал с узорной рукоятью. Индия оживала в буддистском идоле, одетом в золото и шелк с остроконечным головным убором. Китайское чудовище с раскосыми глазами, казалось, смотрело в пустоту. Камеи навеяли ему мысли о победах Александра Македонского, а высокие шлемы – о религиозных войнах, неистовых и кипучих.

Форма, краски, мысли – все оживало здесь, однако ничего законченного в душе не открывалось. Внезапно ослепляло взгляд множество перламутровых раковин среди ярких кораллов. Драгоценные шкатулки, мебель – все было расставлено как попало.

– Да у вас тут миллионы! – воскликнул Рафаэль, дойдя до комнаты, завершавшей длинную анфиладу залов.

– Вернее, миллиарды! – заметил неизвестно откуда взявшийся проводник, видимо он следил за Рафаэлем. – Но это еще что, поднимитесь-ка на четвертый этаж, вот там вы увидите!..

Юноша достиг четвертой галереи и там перед его усталыми глазами предстали картины Пуссена, Клода Лорена, Рембрандта, Веласкеса, а дальше античные барельефы, агатовые чаши, драгоценная утварь из серебра и золота. Рафаэль был истерзан роскошью, измучен искусствами, подавлен этими восхитительными формами, которые как некое чудовище возникали у его ног и вызывали его на нескончаемый поединок.