А нас было четверо танкистов с двумя "узи" - на ремне и без.

Сирийцы соскочили на землю, и мы еще даже не успели подумать, что нам делать, как откуда-то появились наши солдаты на бронетранспортерах и открыли по ним бешеный огонь. Не обменявшись ни словом, мы взяли свои "узи" и пошли дальше.

И никогда не говорили о том, что тогда произошло.

Рядом с нами остановился грузовик с разбитым вдребезги ветровым стеклом. Сидевший в нем офицер спросил, не с подбитого ли мы танка. Возле Рош-Пины организован полковой сборный пункт для таких, как мы. Там набирают новые экипажи для вышедших из ремонта танков. Он ездит по местности, ищет танкистов и подвозит туда. Подвезет и нас. Гиди и Рони поместились в кабине, мы с Эли залезли в кузов. Там лежали раненые.

Кто-то из стоящих снаружи узнал Рони и крикнул: "Рони, что с тобой приключилось?"

Позднее оказалось, что прошел слух о том, будто Рони был ранен и его увезли с поля боя на грузовике. Слух этот очень быстро достиг йешивы. Рони разыскивали по всем госпиталям. И невесте его передали, что он ранен. Однако он был тут, с нами..."

Я продолжил рассказ:

"...Мы проехали мост Бнот-Яаков - на этот раз в обратном направлении. Грузовик остановился, мы вылезли и увидели совершенно невероятную картину: множество солдат сидели, разбившись на группы, на своих вещмешках, ели шоколадные пирожные и запивали их лимонадом. Как будто там, наверху, не было никакой войны. Мы смотрели на них и не понимали, на каком мы свете. Кто эти солдаты? Почему они сидят здесь? Почему они не на плато?

Непонятно, боевые это части или нет. Мы-то были уверены, что все наши силы там, что больше не осталось никаких солдат. В своих замызганных комбинезонах, с "узи", мы выглядели странно на их фоне. Хотелось кричать: "Вы что, не знаете, что делается там, наверху? Мы прямо оттуда, там идет страшная война, нужен каждый солдат, дорога каждая минута!" Но ни единого слова не слетело с наших уст.

Вдруг мы увидели Бенци, парня из нашей йешивы, заряжающего танка 1-Алеф. Весь черный от копоти, с воспаленными глазами, в длинной шинели НАТО - подкладка разодрана, клочья ее развеваются на ветру, - с "узи" и двумя магазинами патронов. И он кричит мне и Эли: "Ребята! Мы должны найти танки и снова вернуться туда. Там гибнут люди. Многие танки подбиты. Сирийцы продвигаются. Необходимо остановить их, хоть голыми руками. Больше некому делать эту работу. Я отправляюсь туда. Требуются танкисты: командиры танков, водители, наводчики. Отремонтированные танки снова поднимаются на Голаны. Ам Исраэль хай! Жив народ Израиля!"

И Бенци потащил нас за собой и указал место, где следует ждать выходящие танки.

-  Бенци, - спросил я, - а что с тобой было? И он стал торопливо рассказывать:

"Мы сумели пройти сквозь жуткий огонь в каменоломне. Многие танки были подбиты. Мы видели их.

Справа от меня на земле валялся сорванный командирский люк, слева я видел уткнувшуюся в землю пушку. В воздухе стоял резкий, горький запах пожарища.

Мы все время стреляли по гребню холмов. В одном из танков сидел водитель со склоненной на люк головой.

-  Пойди посмотри, что с ним, почему он не поднимает головы, - сказал командир. Я пошел.

Узнал его сразу. Прямое попадание. И ты его знаешь. Это водитель танка 1-Бет".

Я знал. Бенци продолжал рассказывать:

"В нас стреляли, и мы продолжали стрелять. Шли по крутым террасам. Я стоял в своем отсеке заряжающего. Ящики со снарядами все время срываются с места, и снаряды из них выпадают. Танк прыгает с террасы на террасу, а я в это время пытаюсь вернуть снаряды на место: наклоняюсь, хватаю снаряд правой рукой, а ящик - левой. Люк все время крутится, я падаю и подымаюсь, падаю и подымаюсь и то заряжаю пушку, то строчу из пулемета. Танк полон порохового дыма. Трудно дышать, и невозможно высунуть голову наружу. В тот день я не успел произнести молитву шахарит. Между снарядами я говорил отрывки, которые помнил наизусть, иногда падал, меня качало, я держался за ящики, и заряжал, и стрелял из пулемета, и дым заполнял танк. Я молился отрывочно, наскоро, но поверь мне, что даже заключительную молитву Судного Дня у меня не получалось произносить с таким чувством".

И тут вдруг Бенци вспомнил:

"Знаешь, где я молился в этот Йом-Кипур? В Аргамане, поселении НАХАЛа. От них приехал человек на тендере прямо в йешиву и попросил нескольких наших ребят отправиться вместе с ним в их поселение, чтобы и у них был настоящий миньян. "Весь народ Израиля в ответе друг за друга", - сказал он. Мы залезли в тендер и поехали в Аргаман, и брат мой Йехезкель - с нами. Он десантник, демобилизовался из армии всего несколько дней назад. В Аргамане многие из местных тоже пришли на молитву. Днем позвонили по телефону. Сказали, что началась война и все должны занять свои позиции. Ребята из Аргамана тут же разошлись по своим местам. Мы не знали, куда идти, и продолжали молиться. Никто не знал, что происходит. На исходе Судного Дня, так ничего и не взяв в рот, мы быстро вернулись в Иерусалим. Там уже знали точно: война. Иехезкель поспешил в свою часть, а я отправился на призывной пункт. Зашел домой. Должно быть, отцу показалось, что я в излишне приподнятом настроении, и он сказал мне: "Бенци, почему ты смеешься? Ты знаешь, что такое война?" Отец был ребенком во время Первой мировой войны, пережил Вторую, был призван в армию во время Войны за Независимость и в Синайскую кампанию. Сейчас, в эту войну, он дома. Мобилизованы трое его сыновей.

Час назад, - взволнованно продолжал Бенци, - я встретил здесь рава Нерию, главу йешивы. Он отправился на Голаны, чтобы поддержать солдат. Он думал, что прибудет на одно из мест формирования воинских частей, думал, что фронт проходит где-то там, севернее, а попал в самое пекло. Никто тогда еще не понимал, что сирийцы так близко. Мы встретились. Он показал мне порванный молитвенник, который нашел в Нафахе, в сожженном танке, в мешочке для тфилин. Я ему ничего о себе не стал говорить. Знал, что, вернувшись, он скажет моему отцу, что у него храбрый сын, герой, который участвует в боях. А у отца больное сердце. Я попросил рава передать отцу, что он видел меня здесь, далеко от линии боя. Отцу незачем знать, где я был несколько часов назад. А был я на пути в Синдиану. Перед наступлением вечера мы сумели подбить восемь танков. Идем, и я слышу по рации, как командир батальона кричит нашему командиру: "Над тобой ракета! "Шмель"!" Водитель быстро дал задний ход, ракета пролетела мимо, и комбат засмеялся: "Заяц!" Мы продолжали продвигаться вперед, пытаясь соединиться с Даноном. Он опередил нас и напоролся на крупные силы сирийцев. Все это время просил нас прийти к нему на помощь. Он нуждался в нас. Воевал один. Вдруг наш танк забастовал и остановился: кончилось горючее.