Надо сказать, что и история издания "Ярмарки тщеславия" сложилась в русской культуре довольно странно. Это произведение издавали десятки раз особенно в советское время. В 30-е гг. М. А. Дьяконовым был сделан новый перевод. Но так уж повелось, что Теккерея, блистательного иллюстратора почти всех собственных произведений, - в России, а потом и в СССР чаще всего печатали или вовсе без иллюстраций (которые, замечу, играют чрезвычайно важную роль в тексте) или же с иллюстрациями, но других художников. Пожалуй, только очень внимательный и дотошный читатель последнего двенадцатитомного собрания сочинений сможет догадаться, вглядываясь в заставки к некоторым томам, что Теккерей был графиком, мастерство которого искусствоведы сравнивают с искусством Хогарта. Рисунки Теккерея есть его продуманный комментарий к собственному тексту, не менее важный в структуре его произведений, чем слово. А вот комментарий и не дошел до нашего читателя. Теккерей основательно учился живописи в Париже. Он самым серьезным образом намеревался стать художником и стал бы, если бы не "помешал" Диккенс.
Первые выпуски "Посмертных записок Пиквикского клуба" со смешными иллюстрациями Роберта Сеймура уже успели полюбиться читателям, когда художник покончил с собой. Нужно было срочно искать замену. Диккенс объявил конкурс. В числе претендентов на роль нового иллюстратора "Пиквика" был некий Теккерей. Прихватив с собой папку с рисунками, в основном карикатурами и сатирическими зарисовками, он пришел на прием к молодому писателю, имя которого уже гремело на всю Англию. Но Диккенс отклонил кандидатуру Теккерея, произнеся слова, в которых наметился будущий конфликт двух самых известных английских писателей XIX в.: "Боюсь, что Ваши рисунки не рассмешат моего читателя".
Кто знает, если бы не Диккенс, может быть, английская графика имела бы в лице Теккерея достойного продолжателя традиций великого Хогарта, книжного иллюстратора уровня Крукшенка, Лича, Тенниела, но зато потеряла бы автора "Ярмарки тщеславия", "Генри Эсмонда", "Ньюкомов".
Несмотря на отказ Диккенса, Теккерей не бросил рисовать - слишком сильна оказалась в нем художническая склонность. Он рисовал всюду - на полях книг, счетах в ресторане, театральных билетах, прерывал текст писем, чтобы быстрее "договорить" мысль карандашом, иллюстрировал - и с блеском - свои произведения. До сих пор точно не известно количество созданных Теккереем рисунков. По некоторым весьма приблизительным данным их более 4000!
Теккерей далеко не единственный пример сочетания живописного и литературного дарования. Можно вспомнить Уильяма Блейка, Данте Габриеля Россетти. Создавал свои акварели и офорты Виктор Гюго, оставил наброски иллюстраций к "Запискам странствующего энтузиаста" Э. - Т. - А. Гофман. Рисовали Пушкин, Лермонтов, Достоевский. Хотя мера художественного дарования им была отпущена разная, в любом случае это свидетельство переизбытка творческой энергии, настоятельно требующей выхода.
О переизбытке творческой энергии говорит и поэтический дар Теккерея. К своим стихам Теккерей относился - во всяком случае на словах - крайне легкомысленно, как к забаве, годной лишь для страницы дамского альбома. Однако не только альбомы знакомых дам украшают его стихи. Желание выразить мысль или чувство поэтической строкой было у Теккерея не менее сильно, чем стремление объясниться линией. Стихи можно встретить почти во всех произведениях Теккерея - его ранних сатирических повестях, путевых очерках, рассказах, в "Ярмарке тщеславия", "Пенденнисе". Они широко печатались и в журналах, с которыми сотрудничал Теккерей. Многие сопровождались рисунками, и вместе с ними составляли своеобразные серии.
Теккерей писал откровенно юмористические стихи, стихи-пародии ("Страдания молодого Вертера"), политические сатиры ("В день святого Валентина"), поэмы, обнаруживающие его несомненный дар исторического писателя, автора "Генри Эсмонда" и "Виргинцев". Превосходны лирические стихотворения писателя, подкупающие искренностью выраженного в них чувства. Многие вдохновлены любовью Теккерея к жене его друга Джейн Брукфилд. Примечательна и несколько тяжеловесная эпическая поэма Теккерея "Святая София", свидетельствующая, что Россия, русские, их история, несомненно, интересовали его. Кстати, и в романах писателя часто можно встретить, казалось бы, неожиданные для английского прозаика ссылки на русскую историю, замечания об особенностях русского национального характера.
Слава своенравно обошлась с корифеями английского романа - Диккенсом и Теккереем - и у них на родине. Одного, совсем еще юношей, одарила всеми благами, сопутствуя ему до последнего вздоха, не оставила милостями и после смерти. Другого, ничем не уступающего своему собрату, - обрекла на литературную поденщину, на безвестное существование под многочисленными псевдонимами и только с публикацией "Ярмарки тщеславия", всего за пятнадцать лет до смерти, уже немолодым, усталым, больным человеком ввела в сонм великих. Только на титульном листе "Ярмарки тщеславия" английская публика наконец прочитала настоящее имя автора. До этого, не уверенный в своих силах, вечно сомневающийся, он скрывался за масками. Псевдонимы были в ходу в ту эпоху. Но никто не мог соперничать здесь в изобретательности с Теккереем: Теофиль Вагстафф, Желтоплюш, Толстый Обозреватель, Айки Соломонз, Гагаган, Кэтрин Хэйез, Фиц-Будл, Спек, любимая маска Теккерея - Микель Анджело Титмарш. И это еще не полный список. Публика не поспевала за этим хамелеоном. Растерянность чувствовали даже такие зубры журналистики, как главный редактор почтенного и овеянного традициями "Эдинбургского обозрения". Подыскивая авторов для журнала, он просит друга сообщить ему, если тот вдруг случайно знает кое-что о "некоем Теккерее", у которого, как он слышал, бойкое перо. Но вот она, должная слава! Однако и она оказалась омраченной непониманием, встретившим "Ярмарку тщеславия". Современники Теккерея, в том числе коллеги по перу, были поражены глубиной мысли автора, его недюжинным умом, разносторонним образованием, монументальностью нарисованной картины, тонкостью психологических характеристик, единством и гармонией видения действительности, изяществом слога. Но они не были готовы воспринять сарказм, пронизывающий всю книгу. "С каким облегчением я обратился после ужасающего цинизма "Ярмарки тщеславия" к лучезарной доброте "Домби и сына"!" - воскликнул Карлейль. Не поняла сатирического таланта писателя и Элизабет Браунинг: в романе она увидела лишь злобу и боль, которые "не очищают и не возвышают душу".
