О ЮМОРЕ
("Морнинг кроникл", 31 декабря 1845 г.)
...Возвышенное ценится широкой публикой гораздо больше, чем смешное, и Милтон, разумеется, предшествует Рабле по званию и по уму. Удел писателей комического жанра жить и сходить в могилу с горьким убеждением, что есть на свете более высокое искусство, которого им не достичь, как ни старайся. Но, право, это жребий не из худших. Не так уж плохо быть Меркуцио, если вы не Ромео, и джентльменом - раз уж вы не герой, и полагаться на свой разум, острый и благожелательный, не покушаясь на лавры возвышенного гения или глубокого мыслителя, питать в душе сердечные привязанности и пламенные чувства, но обнаруживать их с великой осторожностью и скромностью, - короче говоря, если вам не дано быть автором "Потерянного рая" или ньютоновских "Начал", не так уж плохо оказаться сочинителем "Веселого Блэкстоуна" {11}.
ИСТОРИЯ ЛИТЕРАТОРА ЛЭМЕНА БЛЭНЧЕРДА {*} И МЫСЛИ О ТЯГОТАХ И РАДОСТЯХ ПИСАТЕЛЬСКОЙ ПРОФЕССИИ, ВЫСКАЗАННЫЕ ЕГО СОБРАТОМ ПО ПЕРУ МИКЕЛЬАНДЖЕЛО ТИТМАРШЕМ, ЭСКВАЙРОМ В ПИСЬМЕ К ЕГО ПРЕПОДОБИЮ ФРЭНСИСУ СИЛЬВЕСТРУ
("Фрейзерз мэгэзин", март 1846 г.)
{* Лэмен Блэнчерд {12}, Зарисовки с натуры.., с воспоминаниями об авторе сэра Бульвера Литтона; в 3-х тт., Колберн, Лондон, 1846. - Примеч. автора.}
Дорогой сэр, наш общий друг и покровитель, издатель настоящего журнала, передал мне ваше римское послание и настоятельную просьбу сообщить, что слышно нового в другом великом городе земли. Поскольку сорок колонок "Таймс" не могут насытить страстного любопытства вашего преподобия, а околичности истинно великой революции, которая происходит ныне в Англии, - не слишком занимательный для вас предмет, я посылаю несколько страниц разрозненных заметок о положении писателя, пришедших мне на ум во время чтения трудов и биографии нашего недавно скончавшегося друга-литератора, к которому все, кто его знал, питали, - что неудивительно, - самую и теплую и искреннюю привязанность. Нельзя было не доверять такому безмерно великодушному и порядочному человеку и не любить того, кто был так бесконечно весел, мягок и приветлив.
Никто не может наслаждаться всем на свете, но как прекрасны те дары и добродетели, которые ему достались. Хотя я знал Блэнчерда меньше, чем другие, на мой взгляд, он вкусил не меньше радостей, чем большинство людей: у него были добрые друзья, любящая семья, горячее сердце, умевшее ценить и то, и другое, и, наконец, отнюдь не безуспешная карьера, что представляется мне наименее важным. Однако в нас шевелится трусливое недружелюбие и жалость, когда нам говорят, что кто-то умер в бедности. Вот желчный скряга, денежный мешок, в котором нет ни вкуса к жизни, ни охоты радоваться своему богатству, но он слывет достойным человеком; а вот другой - угрюмый и гневливый, он видит мир сквозь кровавую пелену ярости либо сквозь мглу предубеждений, а, может быть, он бесчувственный дурак без слуха, зрения и сердца, чтоб наслаждаться музыкой, любовью, красотой, зато со средствами. Вон тот болван расхаживает по своим угодьям, занимающим пять тысяч акров, а этого безумца банкиры, кланяясь, сопровождают до кареты. Все мы не без удовольствия разгуливаем по полям или катаемся и каретах с их владельцами, которые отнюдь не вызывают у нас жалости. Мы племя подхалимов, и уделяем жалость беднякам.
Я вовсе не виню в лакейских чувствах того добросердечного джентльмена и знаменитого писателя, который поместил воспоминания о Блэнчерде, я лишь хочу сказать, что нахожу их чересчур унылыми, ибо судьба героя скромного рассказа вовсе не плачевна, да и сегодня нет ни малейшего резона выставлять литераторов мучениками. Даже господствующая точка зрения, что сочинителям, увы, не выделяют средств и не дают свободы создавать в тиши бессмертные шедевры и потому они растрачивают свой талант на однодневки и так далее и тому подобное, мне представляется подчас необоснованной и вредной. Неловко признаваться, но большинство писателей, имей они твердое денежное содержание, должно быть, навсегда оставили бы свое перо, а что до остальных, труд, продиктованный потребой дня, лучше всего отвечает их способностям. Пришли сэр Роберт Пиль {13} письмо и чек на 20.000 фунтов и поручи распределить их между пятьюдесятью самыми достойными авторами, чтобы они писали на досуге великие творения, на ком бы вы остановили выбор?
Дельцы книжного бизнеса, радеющие о серьезных сочинениях, не менее бурно протестуют против модной развлекательной литературы, оно и не мудрено. "Таймс", например, привел на днях отрывок из труда некоего доктора Кэреса, лейб-медика короля саксонского, сопровождавшего недавно своего августейшего повелителя в турне по Англии и написавшего об этом книгу. Среди иных чудес столицы известный путешественник снизошел до посещения громадной и, несомненно, самой примечательной из шумных лондонских диковин - он побывал в типографии "Таймс", о чем как истый человек науки дает нам чрезвычайно скверный, глупый и невразумительный отчет.
Он признается, что огромные листы бумаги внушили ему отвращение, которое еще усилилось от мыслей, навеянных ее размерами. Ее здесь за день тратят столько, что хватило бы на целый толстый том. Философ отдал бы десятилетие подобному труду. Печатать ежедневно по такому тому грешно по отношению к философам, которые не пользуются спросом, грешно по отношению к читателям, которых приучают потреблять (и, хуже того, смаковать) поспешные, сиюминутные суждения и легковесные, призрачные новости, вместо того, чтоб просвещать и насыщать пищей попроще и поосновательней.
А сколько раз мы слышали подобные протесты знатоков: публика тратит досадно много времени на книги-однодневки, писатели, которые могли бы посвятить себя шедеврам, размениваются на миллионы беглых зарисовок. Даже добрый, мудрый, славный доктор Арнольд {14} скорбит о пагубном пристрастии, которым воспылали его питомцы к "Запискам Пиквикского клуба" - в Итоне {15} и впрямь читают "Панч" не реже, чем латинскую грамматику.
Отстаивая свободу совести против любого, самого непогрешимого авторитета, против самого доктора Арнольда, который представляется мне величайшим, мудрейшим и лучшим из людей, родившихся за восемнадцать последних столетий, давайте выскажемся откровенно: "Почему каждому дню не иметь свою литературу? Почему писателям не делать легких зарисовок? Почему читателям не наслаждаться каждый божий день или хотя бы зачастую приятным литературным вымыслом?" Разумно и справедливо, если с этим не согласен доктор Арнольд. Его душе, возвышенной и чистой, должно внимать неблагосклонно побасенкам о Джингле и Тапмене, присловьям и причудам Сэма Уэллера {16}. Банальности и вольности не подобают его обществу, и безобидному балагуру лучше, смешавшись, удалиться, как он бы смолк и присмирел в соборе. Увы, не все похожи на бесплотных ангелов. С горних высот своей добродетели доктор Арнольд только и мог, что созерцать, печалясь, несовершенства маленьких людишек где-то там внизу. Я не шутя хочу сказать, что обладатель столь возвышенных и благородных чувств не в силах был судить о нас и наших прегрешениях по справедливости. Порою нездоровый человек испытывает дурноту и слабость, нюхая цветок, однако же виной тому отнюдь не скверный или ядовитый запах, и вопреки всем докторам на свете, я нахожу, что в смехе, как и в добрых, честных романах нет ничего предосудительного.
