Не спрашивайте меня: «Зачем?»

Зачем болит сердце? Зачем идёт дождь или пахнет в апреле оттаявшая земля? Зачем терзают нас воспоминания в минуты и часы душевного одиночества? Отчего с годами мы всё чаще ищем общения и тяготимся заслуженной свободой? Не потому ли, что мы боимся остаться один на один со своей памятью, от которой нельзя укрыться?

Так что же это такое – память – и почему она бывает такой жестокой?

Наша память – это кладбище на песчаных дюнах времени, где под слоем песка укрылось всё то, чем мы жили когда-то – очень давно. Ворошить память – всё равно, что рыться в могилах: не самое весёлое занятие. И всё же порою мы воскрешаем для себя давно забытые голоса и лица, и подёрнутые паутиной времени события. Мы погружаемся в этот сон, словно ходим по замку спящей королевы. Мы видим тех, кого знали когда-то, кого любили и с кем дружили, только все они погружены в сон и не видят нас. Тогда начинает перехватывать дыхание и замирает от боли сердце. Одиночество становится невыносимым, и душа не находит себе места…

Боже, утешь меня! ..

Сон приходит каждый раз незвано, приходит по-разбойному – под утро. Втекает с утренним молочным туманом, впивается в подушку и погружает меня в светлые годы моей молодости.

Бедное, но счастливое время! Сколько было сил и уверенности в себе, сколько желаний! Весь мир был нараспашку, а жизнь виделась далёкой перспективой – прямыми линиями, сходящимися на горизонте в точку. Эта точка была так далека и мала, что даже не рассматривалась как некая сущность, достойная подробного изучения. Возможно, эта точка была маленькой дырочкой, оставленной ножкой циркуля на бумаге, в которую, как в чёрную дыру, сходился и втягивался весь мир.

Прошло сорок лет, настала другая эпоха. Государство сменило название и пол, и вместо бесстрастного отчима мы вновь обрели Родину-мать с гордым и красивым названием – Россия. Воинственный кумачовый цвет заменён на благородный синий, и далёкая некогда точка на горизонте приблизилась. Она превратилась в большое серое облако плотного тумана, в котором не видно берегов, но который неумолимо надвигается, поглощая и растворяя в себе, как в царской водке, всё живое.

Каким наивным я был, когда полагал, что миром правит справедливость и что зло всегда будет побеждаться добром! Так учила меня мать, хотя и не читала никогда Библии. И я был уверен, что справедливость – есть одна из высших наших ценностей. По правде сказать, я и теперь в это верю, хотя жизнь неоднократно убеждала меня в обратном. Но я, как упрямый осёл, стою на своём и, уверовав раз, не отрекаюсь от своих убеждений.

Вторые петухи, как второй звонок в домашнем театре, возвращают меня к утреннему сну. Его расплывчатые картинки вновь кружатся перед глазами, выхваченные из тёмного сознания потоком света.

Шум и толчея у фонтана во дворе института сменяются тишиной Красного зала, где Бунин читает лекции по истории градостроительного искусства, в темноте над трибуной таинственно мигает огонёк его сигареты; на кафедре рисунка под сводами храма Николы-чудотворца в звонарях голые натурщицы танцуют с гипсовыми греческими атлетами…

Вращается карусель, мелькают старые картинки.

Сон прерывается всегда в одном и том же месте: когда я пытаюсь открыть эту чёртову дверь, ведущую на кафедру иностранных языков. Что же скрывается за ней, что прячет от меня моё подсознание? Быть может, ту, которую я когда-то знал? Её исчезающий, едва уловимый образ стёрся от времени, как итальянские фрески в романских храмах далёкой Тосканы, но стоит только на минуту сосредоточиться и закрыть глаза, как нежные её черты начинают проявляться сквозь толщу времени и обретать размытые очертания…

Всё предусмотрел Господь в этом мире: для преданности Он дал человеку собаку, для ласки – кошку, а для счастья – женщину. И нет смысла – искать иного счастья на земле. Возможно, моя большая ошибка заключалась в том, что я гнал от себя эту простую истину и пытался найти для себя какое-то иное счастье. Я ошибался, теперь я это знаю.

Когда-то профессор Бунин сказал мне: « Ценность жизни, Серёжа, измеряется не количеством прожитых лет, а их качеством» . Он был уже болен, но продолжал работать над подготовкой к новому изданию своего главного труда – двухтомника « Истории градостроительного искусства» .

Как давно это было…

Часы внизу бьют три четверти. Утренний свет уже ломится в окна, он как ртуть – проникает повсюду, не отбрасывая за собой тени. Большое солнце скоро поднимется над подёрнутой дымкой оранжевой кромкой леса, и тогда его яркие лучи начнут ползать по стенам комнаты, разыскивая развешенные на них картины. Надо вставать…

Я умываюсь, заправляю свою солдатскую постель и спускаюсь на первый этаж. Вся гостиная с эркером, где по утрам я занимаюсь живописью, залита светом. На мольберте томится в ожидании начатый вчера холст, на столе вповалку, как солдаты на постое, дремлют тюбики масляных красок, в керамических вазах дружно голосуют кисти-блондинки, выставив напоказ свою голую щетину, отстраняясь от них, сдержанно поблёскивают металлическим холодком безжалостные мастихины, а на подоконнике равнодушно растянулся услужливый муштабель. В противоположном углу комнаты скучает парочка свободных мольбертов – на них я выставляю законченные работы, устраивая домашние просмотры.

Прекрасны утренние часы в деревне. Соседи спят, и это радует. Благо – созерцать природу в абсолютной тишине. Рыбаки в этом смысле – часть природы: так же безмолвны. Соловьи заливаются в берёзовой роще, что вытянулась по берегу пруда перед моими окнами. Их трели гармонично вплетаются в утреннюю тишину, не нарушая её.

Как торжественно это тихое пробуждение…

Гуси на противоположном берегу неожиданно включают свои клаксоны, и вслед за ними в открытое окно врывается несносный собачий гвалт. Терпеливо жду, когда вновь воцарится тишина и гармония…

Прихватив чашку кофе, я выхожу на «палубу», чтобы насладиться солнечным утром и деревенским покоем. С «палубы» открывается прекрасный вид. Она обнесена ограждением, напоминающим корабельные леера. Сидя в кресле и закинув ноги на леера, я наблюдаю, как медленно поднимается из-за леса солнце, как редеет туман над прудом и оживает природа, наполняясь звуками дня.

Зажмурив глаза, я вспоминаю белёсые суглинки тосканских холмов и зелёные долины Умбрии, извилистые дороги, обсаженные колоннадами кипарисов, крутые и узкие улицы средневековых городов, разбросанных по вершинам холмов. С высоты их стен я любовался чарующими видами, какие открывались и древним этрускам, и римлянам, и великим живописцам Возрождения. Люди, жившие в этих городах, в своих орлиных гнёздах, подобно птицам, могли озирать огромные пространства. Может быть, именно это ощущение полёта окрыляло и вдохновляло итальянских мастеров к созданию своих шедевров? Ландшафт, несомненно, оказывает наибольшее влияние на развитие искусства, на его формы, стили и характерные особенности.

Обо всём этом я думаю, пребывая на «палубе», наслаждаясь благодатью и тишиной. В этом торжественном безмолвии мне иногда начинает казаться, что я нахожусь в раю. Такое состояние длится до тех пор, пока первый автомобиль своим наглым появлением не нарушает природную гармонию.

Но порой мне кажется, что я уже присмотрелся к этой красоте, и она меня не радует. Причина такого огорчения кроется в том, что любоваться красотой в одиночку – всё равно, что в одиночку пить…

Не по-русски как-то…

Помню, первый в своей жизни отпуск я провёл в Крыму. За две недели, что я находился на южном побережье, я превратился в глухонемого, так как мне не с кем было общаться. Тогда я, быть может, впервые понял, что не только в беде, но и в радости негоже быть одному.

Я покидаю «палубу» и возвращаюсь в дом. И вновь, как блохи, набрасываются на меня воспоминания, выстраиваясь в обрывочные и нестройные ленты. «Дела давно минувших дней» поднимаются из тёмных глубин памяти и надсадно стучат в висках. Моя последняя институтская любовь – последняя отчаянная попытка обрести счастье…