Слушая безудержного Цуца, Носастик с любопытством рассматривал город. Вот уже вторые часы, на циферблате которых не стрелки, а надписи. На этих значилось: «Поздравляем с иностранными инвестициями!»

– А вы время как же определяете? НЕ по часам? – спросил Носастик.

– Оо-о…..наши часы не зависят от времени! Опережают, а то и отстают…..такие независимые! Но…..слабохарактерные – посмотри на них с пристрастием – вмиг остановятся! Так что время у нас разное – у кого какое.

– А у кого же правильное? – не унимался Носастик.

– Правильного времени вообще не существует, – отрезал Цуц. – Мы ещё с Пынтем спорили про это. Пынть… – Цуц сгорбился и опустил голову.

Пробегавший мимо лысый пёс участливо тявкнул. Он тоже спешил на площадь!

Приятелей вовсю обгоняли старушки. Кто-то притоптывал палочкой, кто-то нёс что-то в руках – все оживлённо шуршали вперёд, не наблюдая проходящих.

Перед Ушаном замаячил натюрморт в протёртой годами шляпке: сухие листья в паутине и свежая щепка…

Но какая же пёстрая оказалась площадь!

Весёлые яркие палатки горошинами рассыпаны по ней вперемежку с людским гомоном. Ах, прекрасны все в мире базарные площади! Они – весёлые сестрички! Торгуют, играют, жуют пирожки, хохочут, бегают за воздушными шарами.

Вроде и не было дождя, а колесо обозрения так и искрится, яркое, свежеумытое, дрожа и погромыхивая.

Воздушные шары, привязанные к шатру над каруселью, стремятся взлететь в небо, и чем быстрее бегут лошадки, тем сильнее рвутся вверх.

«Сюда, сюда!» – кричат продавцы лотков с карамельками.

Разноцветные стремительные змейки каруселей подхватывают всех желающих. И вот они уже подпрыгивают в уносящих вдаль каретах, запряжённых лошадьми, повизгивая от удовольствия.

Рядом с каруселью расположились старушки – вязальщицы. Свежесвязанное тут же продавалось, а потом опять что – то вязалось, вязалось…

Стрелки часов на ратуше, основательно задумавшись, вдруг спохватывались и опрометью припускались в такт ходу петель…

– Покатаемся? – спросил Цуц, и все остановились. – Привет, Яжавами! Как сегодня карусель? – крикнул он замедляющим бег коням.

Только что дико круживший наездник, один, среди бешеного урагана мустангов, отозвался взмахом руки. Спрыгнув со ставшего ленивым коня, он поспешил к зовущим: «Завтра – будет ещё лучше!»

И они отправились гулять вместе по нарядной площади, где одна лишь ратуша с часами была строга и неподвижна.

«С левой – на правую, с левой – на правую, с левой – на правую, и – поворот, – бубнили вязяльщицы, – Где было – правое, тут станет – левое, тут станет – левое, ну же, вперёд! Серые – белые….белые – серые…серые – белые…»

Кто? Что это?!

Со всех сторон возникло серо – белое что – то и стало сгущаться. В крепчавшем тумане Носастик едва не наткнулся на стайку дружно улепётывающих гномов.

«Носаcтик, дай руку!» – крикнул Ушан, руку которого уже сжал Цуц.

Они уже почти не видели друг друга, бело – серый туман всё плотнел.

– Слушайте меня! – кричал Цуц, – Это – Безвременье! Бежим! Надо бежать!

– Куда? Не видно ничего!

– Держитесь за руки! Не останавливайтесь! Если остановишься – сразу заснёшь!

Они мчались, натыкаясь на кого – то и кого – то сбивая и сквозь кого – то проносясь.

«Думайте, куда бежите – там и будете!» – было последнее, что услышал Носастик. Его сбили с ног, и он кубарем покатился куда – то вниз.

Пынть был всегда счастлив. Но бывал и в полшаге от счастья – когда вспоминал, что потерялся, и что Цуца рядом нет.

Они с Цуцем открыли такую игру – бродить по городам. Которые есть далеко и близко, шумные и молчаливые, и которые они выдумывали сами.

Так много было видено городов, и так много было любимых, что Пынтю пришлось завести альбом, куда он заносил их. Сегодня Пынть представил свой альбом ярким, благоухающим букетом. Можно любоваться любым цветком, на который взглянешь!

Это – Мокрая роза! Я появился в нём в шумный вечерний пятничный час. На мокром тротуаре – радуги огней. Гибкие арки домов. И улицы изящные, тонкие, как узкие спины кошек. Каждую улицу бережёт свой запах. Одна – пахнет корицей, какао и слегка ликёром. Из кафе журчит музыка. Я приглашаю её на вальс. Кружась, вылетаю на другую, пахнущую фуксией с тонкой ноткой лимона. Там, где –то на втором этаже, за колыхнувшейся шторкой веселится праздник.

Я так заигрался, падая в объятия улиц этого города, что не заметил, как вымок насквозь. Отворилась стеклянная дверь кафе, и вот я уже в тепле; в камине потрескивает огонь, передо мной вечерняя газета, и в руках большая чашка горячего чая….

Незабудки. Вот этот город Паузы они открыли вместе с Цуцем. Затерянный – затерянный и далёкий от звуков, он был сам о себе очень скромного мнения, и будто переминался с ноги на ногу, робко поглядывая вокруг – «извините, что такой не видный». Был он цвета пастели и весь полушёпотом. Невысокие ровные домики парят в тумане. Может, в нём часто гостит осень, и долги сумерки. Там живут Воспоминания. Такие же, как и прежде, до того как попали сюда. В городе можно встретить воспоминания разных сезонов и возрастов.

«Наши?? Или других чьи – то воспоминания, похожие?» – вздрогнул Пынть.

Родители, держась за перила, медленно спускались со ступенек. Пара старых былинок, прибиваемых к земле. Они поддерживали друг друга, и, улыбаясь, шли мимо лощёных витрин, чужие всем, единственные друг для друга. Припорошенный тусклым светом фонаря на земле безучастно лежал скомканный платок…

Пынть отражался в городах мимолётно. И города отражались в нём, как в лужах окна и птицы. А вот тот город – тёмно – матовый пион – как в нём отразился?

Поначалу Пынть решил, что забрёл не туда, куда шёл. Объёмная луна еле держалась на бугристом фиолетовом небе, пока её не заложило облаками. Никого. Вокруг. Кроме сна. Пынть настороженно шагал по улицам, где окна безотрывно глядели на него. А вдруг он заступится за них, и в их жилищах не будет дурманить обречённая пустота и страх. Тоска, не стесняясь, глотками пила душу, стараясь скорее занять её место. Вдруг Пынть спиной почувствовал : кто – то идёт по пятам. Решив не заводить с этим кем-то знакомство, Пынть припустился. Глаза привыкли к темноте и различали силуэты сидящих, стоящих жителей! Все они СПАЛИ! Некоторые с открытыми глазами! «Вот неудача какая приключилась с ними!» – думал Пынть, перепрыгивая через спящих.

Высокий прыжок. Толчок ногой – ещё выше. Взмах крыльев – вверх, вверх! Пора лететь!

Пынть дрожал. Он нырнул в плотную прохладу воздуха и был всё дальше от земли и сонного города. Скоро тело привыкло к водам неба, и, прежде чем повернуться на спинку и блаженно дрейфовать, Пынть заметил внизу серебряную цепочку реки на чёрном бархате ландшафта.

Двуликий город наш. Перевёртыш. По верхней фасадной части зовётся – Пять удач, а в перевёрнутом виде – Пять неудач!

Про город дубль жители не знают, конечно. У везунчиков одна излюбленная забота – наблюдать за погодой. Какая она стоит месяцами в Пяти удачах! Щедрая, сочная! Как зарядит – так уж месяца на два. А потом листопад приходит. Шуршит под ногами, шуршит – и тихо вокруг, и не резко. И паутинкой задёрнуты заботы.

Ещё везунчики обожают свой город за крутые склоны холмов. С них так весело скатываться на санках зимой или кубарем летом! Ночью при полной луне можно, замерев, слушать, как пухлощёкие облака перешёптываются с холмами. А утром крикнуть «Эге – геее…!» ярким лучам или просто так.

Всем хочется дружить с везунчиками. Даже печали. Ведь сначала она робко ходит по пятам и бывает вежлива. Но стоит только завести знакомство, как она сразу подкарауливает, неведомо откуда узнавая про то, где ты. И становится закадычной. Вы знаете, какого она цвета? Везунчики знают. Возвращаясь домой всё равно откуда, её легко узнать по нежному цвету осенних листьев и протянуть навстречу руку, верной.