- Это просто ужас!.. Столько ты всего наговорила...
- Никак не хочешь взглянуть правде в глаза. Жизнь жестокая...
- Не подтасовывай нашего горя.
- Моего горя.
- Нет, нашего! Нашего горя, потому что я... - Василь вдруг замолчал, взглянул на жену как-то жалобно и сказал тихо, точно так, как тогда, в свадебное воскресенье, когда они сидели в темноте, а в приоткрытое окно лилась грустная песня, которую уносили со свадьбы девушки, и он произнес: "Я люблю тебя, Катя..."
Катя опустила голову и промолвила еле слышно:
- И все же я рада, что сказала тебе. Теперь, независимо ни от чего, мои слова будут жить в тебе, и ты станешь привыкать к ним.
- Никогда! Молчи, я слушать не хочу!.. Я тебя прошу, Катя, молчи...
Катя молчала, и Василь - тоже.
С тревожным сердцем Катя кружила по квартире, бралась за какую-нибудь работу и тут же ее оставляла, а Василь лежал на диване, закрылся газетой. Чужие окна равнодушно светились в темноте, сразу же за их окном.
"Ну вот, - думала Катя, - произошел все-таки между нами этот проклятый разговор. Словно неотвратимая стихия ворвалась в жизнь, вырвала из-под ног теплую землю и затопила все водой со льдом. Хоть бросайся с берега и плыви. Безумный миг настал! Но теперь не доплыть до Василя, потому что слова, эти коротенькие фразы о любви, которая осталась в прошлом - может, еще на свадьбе, - кромсают берега, снуют невидимо в пропасти, расширяя и углубляя ее..."
Василь лежал тихо, газетой не шелестел, видимо, не читал ее, а думал о... "слабохарактерных, которые несут свой крест". Обиделся. Ну и пусть! Катя найдет силу воли, чтобы прибрать к рукам все свои жалости. Раз уж началось, то лучше разорвать сразу все до конца, собраться и уйти. Скажем, завтра утром, думая, что идешь на работу. А на перекрестке возле кинотеатра повернуть к вокзальной площади, пересечь ее по кратчайшей прямой и остановиться возле кассы.
Катя начала представлять, рассматривая сквозь слезы чужие окна, как она завтра будет покупать билет на какой-нибудь поезд, который повезет ее неизвестно куда... Скорее всего, к матери, в село. Да, да, к маме, кто же другой лучше поймет ее?
Много всяких мыслей пронеслось сквозь ее боль и грусть, но почему-то Катя ни разу не подумала о ребенке, которого можно взять из приюта и назвать своим. Ни хорошего не подумала, ни плохого.
Зазвенел звонок, но не телефонный, а над дверью. Василь накинул китель и, не взглянув на Катю, пошел открывать. Скрипнули двери, послышался удивленный голос, слов не разобрать, но, кажется, муж выкрикнул: "Евгений?!" А это значит... это значит... Катя бросилась через комнату и, испуганная, остановилась возле дверей спальни, прислушалась. Неужели приехал Белозер?!. Похолодевшими руками Катя держалась за дверь, приготовившись в любой миг исчезнуть за нею.
В коридоре уже гудел в полную силу могучий баритон пришедшего мужчины.
- Да неужели Вася, мой старый товарищ, милиционер?! Вот это да... Ну-ну, не обижайся, старик...
Ну, конечно же, это Белозер. Катя представила кислую физиономию мужа, улыбнулась.
- Мы с тобой, вспомни, о каких высотах мечтали! О каких высотах! А ты... ты вообще был среди нас... Ну, здорово, или как? Да хватит тебе!
"Упрямец, надо же! Руки не подаст! Нахмурился, наверно, разозлился и стоит как пень!" - сердито уже думала Катя и горячечно размышляла, что же ей надеть.
Василь что-то сказал, наверно, пригласил Евгения в комнату, вот они уже вошли - Катя металась в спальне между шкафом и зеркалом.
- Нда-а, разбросало нас. А уж надежды, мечты - и не говори. Встречаю в прошлом году во Львове Принцессу - помнишь?.. Она знаешь где? Никогда не отгадаешь! Ни за что! Ну?
- Что же тут отгадывать? Поварит в ресторане.
- Точно! Переписываетесь?
- Нет... изредка кому-нибудь напишу.
- Поварит наша Принцесса! Нет, скажи! Принцесса - повар!
- И довольна, кстати.
В голосе мужа отчетливо слышались нотки иронии. Катю это раздражало. Какой непримиримый! Забыл об элементарных приличиях. Она хватала и снова бросала кофты и свитеры, перебирала платья. Наконец остановила выбор на розовом платье с воротником.
- И я заметил! Понимаешь, ей нравится. Шницеля, лангеты, биточки по-селянски...
- А ты третьим заместителем министра работаешь?
Короткое молчание: Белозер явно растерялся.
- Почему... третьим?
- Удобно, в соответствии с твоими взглядами. Ты, помню, умел удобно устраиваться: и чтоб не впереди, а так... посередке.
Кровь ударила Кате в лицо, - стыдно было за мужа. "Ну сейчас и начнется..." Однако Белозер не обиделся, а захохотал - немного театрально и немного льстиво.
- Юность наша... Что там в ней вспоминать? Мечты... хм, мираж! Юность тем и привлекательна, что далека от реальной жизни. Только круглые идиоты ее потом обожествляют. Вздыхают, оглядываясь назад... Мечтатели не достигают вершин. В крайнем случае поварят или подметают улицы... Ну, скажи банальное: и улицы кому-то надо подметать.
- И улицы кому-то надо подметать.
Белозер хохотал, теперь уже, кажется, искренне, и балабонил о том, что Василь совершенно не изменился, нисколько. И напрасно, потому что жизнь как привередливая женщина: то это ей дай, то другое. И надо не как-нибудь ориентироваться на ее капризы, не только сводить концы с концами, но и иметь кое-что на черный день. Он так и сказал: "на черный день".
Катя очень хорошо представляла, как воспринимает Василь философию Евгения о житье-бытье. Повесил нос и сидит - беспросветная тоска на лице. Таков был, таким остался, тут уж Белозер точно определил.
Она закончила прихорашиваться, еще раз критически осмотрела себя в зеркале и направилась было в комнату, но тут же остановилась, точнее, ее остановил вопрос, она как бы наткнулась на него.
- Что тебя привело в наш город? - услышала она голос Василя.
"В самом деле, что привело его сюда? Неужели письмо! Но в нем нет ничего такого..."
- Испытываю колеса новенькой "Лады". Чудесно бегает! Ну и... вдохнуть родного воздуха, увидеть знакомых... тебя вот, Катю... Кстати, а Катя, она что...
- Кате нездоровится, - сухо ответил Василь приготовленной фразой. Мол, катись, дружок, дальше, испытывай колеса своей "Лады" на загородных трассах, там и воздух почище...
