Фра-Фра повел носом, впитывая ароматы. Глаза его заблестели. И все же он снова атаковал Георга:
- Такими пирами тревогу не заглушить. Признайся: ведь на сердце тяжесть, а за спиной - тень.
- Легко на сердце от песни веселой, - процитировал фор Белкин древнего мудреца. - Хочешь, сведу тебя в Бодрый Хор и там все как рукой снимет? Георг даже и не пытался вдуматься в слова гостя, сходу отбрасывая их.
- За кого ты меня принимаешь? - обиделся Фра-Фра. - Хорошая выпивка, красивые девочки - еще куда ни шло, а Хор... - он брезгливо поморщился.
Георг оставил Фра-Фра на кухне, препоручив его заботам румяного здоровяка шеф-повара. За дверью гудел, бурлил и периодически взрывался хохотом парадный зал. Некоторые гости уже ушли, другие еще только подходили. Сколько их там? Пятьсот человек? Или тысяча?..
Настала пора танцев. Во всем блеске своего величия и парадного облачения в центр зала вышел церемониймейстер, оглушительно стукнул по полу посохом с серебряным набалдашником - казалось, лишь чудом не пробил паркет из красного и черного дерева.
- Кадриль!
Оркестр грянул. В вышине что-то разорвалось с душераздирающим треском, и сквозь шар радуг посыпались бланки иммиграционных анкет Лупола. Вспыхивая на мгновение разноцветным огнем, они опускались на пол, на плечи и головы гостей. Все дружно замахали руками. Георг веселился от души, хотя ему слегка обожгло левое ухо.
Затем с потолка на толпу хлынули сотни тоненьких струек лимонада. Они довольно быстро потушили тлеющие бланки, но в зале потом еще долго пахло дымом, жженой бумагой и фруктовой эссенцией. А невидимый оркестр тем временем продолжал наяривать заводную кадриль. Фор Белкин поклонился первой попавшейся даме, щелкнул каблуками и, не дожидаясь согласия, схватил ее за руки и понесся мимо столов, буквально прошибая дорогу в отряхивающейся и чертыхающейся толпе.
- Поберегись! - изредка выкрикивал он - как правило, уже после очередного столкновения.
Георга захлестнула этакая бесшабашность - детское чувство внутренней свободы, даже вседозволенности. По совести говоря, он никогда не испытывал его в детстве, во всяком случае в полной мере.
И вдруг тревожно-пронзительно протрубили герольды. Распахнулись створки огромных дверей, и в зал вступил Посланник. Гости спешили освободить ему дорогу. "Что-то не припомню такого номера в программе", - подумал Георг, притормаживая и извиняясь перед впавшей в полуобморочное состояние партнершей. Для нее эта неожиданная остановка стала чудесным спасением.
На голове Посланника была мокрая от дождя широкополая шляпа. Белое страусиное перо истрепано и обвисло. Забрызганные грязью полы темно-синего плаща мели сверкающий от шара радуг пол, хотя на улице третий день кряду царила сухая, нежаркая погода. Шпага с явственным скрежетом бороздила паркет, вызывая у дворецкого необоримую душевно-телесную дрожь: что ж ты творишь, мерзавец?!
"Ну и костюмчик у него! - подумал хозяин замка с легким раздражением. Какое нелепое подражание предкам!" Все вокруг, включая самого Георга фор Белкина, следовали эпатажной моде полного смешения стилей. Здесь же был явный восемнадцатый век.
Посланец шагал размашисто и быстро преодолел разделяющее их пространство. Чем ближе он подходил к Домарду, надвигаясь, словно статуя командора, тем сильнее Георга охватывала тревога, предощущение беды. Это был посланец из другого мира, быть может, даже с того света.
- Чему обязан? - скрывая растерянность, грозно спросил Георг.
- Вам послание, милорд.
- От кого?
- Здесь написано: "Болванчику от Синего Уха". Похоже, эти слова были начертаны лишь для отвода глаз.
- Очевидно, вы ошиблись адресом. - Домард с трудом сдержался, чтоб не вскипеть. - До сих пор меня звали Георгом фор Белкиным.
- Вот именно: до сих пор... - Посланник поклонился, не снимая шляпы, и протянул тонкий конверт, запечатанный пятью красными сургучными печатями.
Стоящие неподалеку гости с интересом прислушивались. Хозяин замка так и не смог толком разглядеть лицо Посланника, затененное широкими полями шляпы. И пока Георг нервно ломал печати, сминая конверт, Посланник круто развернулся и чуть не бегом устремился из зала. Значит, отправитель не ждал ответа.
На листе гербовой бумаги размашистым незнакомым почерком было написано восемь строк:
Пока еще осталось время,
Но все ж черед настанет твой.
Обречено земное семя.
И помни: шарик - над тобой!
Беззвучным криком раздирая рот,
Узри паденье Дома, стань отребьем.
И, кроме похорон, не будет уж забот
Ты обречен на скорбный жребий.
Красные чернила словно подчеркивали нелепость этих неловких строк, однако Георг почувствовал: стихи явно претендуют на роль пророчества. И значит, будущее не сулило Домарду ничего хорошего. Кровь бросилась ему в голову. Вечер был безнадежно испорчен.
Быстро взяв себя в руки, фор Белкин сделал незаметный знак церемониймейстеру.
- А теперь гопак! - объявил тот, и оркестр сошел с ума.
2
Куда он опять идет?.. Месит грязь сапогами, голенища покрыты серой жижей. Сочное чмоканье и чавканье сопровождает каждый шаг. Погружается в грязь едва не до коленей - словно его вдавливает в раскисшую почву тяжкий груз. Не ходьба - пытка: вырвать ногу из объятий глины, поднять, двинуть вперед, опустить... И все повторяется снова...
Темный вечер - под сплошным пологом облаков. Полосы света - будто от автомобильных фар: ползут по земле, скользят, изломанные, по стене, мерцают пятнисто на стеклах окон. Никого вокруг - ни машин, ни людей.
Он входит в дом, и его приветствует истошно заскрипевшая дверь. За ней тоже никого. Бубнящие голоса слышны, а людей не видать. Тусклое свечение засиженных мухами лампочек.
Коридор, чье начало и конец теряются в душном мраке. Вдоль стен сплошной чередой пустые кровати, ржавые сетки продавлены десятками, если не сотнями сменявших друг дружку тел. И снова звуки: стоны, визг пружин, кряхтенье, вскрик, бормотание, кашель. И никого, никого... Дымящийся чай на тумбочке, оставленные под кроватью дырявые тапки без задников, засаленное полотенце на спинке кровати еще не просохло после умывания. Но люди, люди-то где?..
Лязг инструментов в автоклаве, дребезжание ложки о край кружки, протяжный вздох, приглушенный шепот: "Почеши мне вот тут - мочи нет.." - "А сестричка у нас - ничего... фигуристая!.." - "Тебе только на девок смотреть - о душе пора подумать." - "Петров, процедуры!" - "Опять не помочился?.."
Люди где?! Удушающе тяжкий, совершенно идиотский сон. И нет ему конца, как тому коридору...
Крепчайший кофе-арабика ему подали прямо в постель. И Георг, конечно же, забрызгал огромную белоснежную подушку. Руки дрожали - что это он такое умудрился вылакать под конец пира? В памяти остался только звон и мелькающие, сливающиеся воедино лица, вернее, пьяные рожи.
- Главного механика ко мне!
Домард звякнул ложечкой о пустую чашку. Лакей подскочил к нему и забрал поднос. Камердинер молча ждал у изголовья, распорядится ли господин начинать одевание, но команды не последовало.
Обложившись подушками и подоткнув нежнейшее одеяло, Георг фор Белкин устроил себе уютное гнездышко. Теперь можно было поговорить со старым плутом. Именно так Домард мысленно называл главного механика.
Георг явственно вспомнил сверлившее его вчера чувство уязвимости. Оно возникло, когда в хорошо отлаженном механизме Дома одна за другой стали выходить из строй системы жизнеобеспечения: сломался подъемник, погас свет и вырубились вентиляторы.
- С добрым утром, милорд.
Главный механик склонился в глубоком поклоне. Это был пожилой селенит с грубо вытесанным лицом моряка картин пятисотлетней давности. Он служил еще отцу Георга. По всем кондициям он как нельзя лучше подходил Дому фор Белкиных, но что-то в его глазах Георгу не нравилось. Там пряталась то ли презрительная усмешка, то ли искра злости.
Хозяин молча рассматривал главного механика, буквально просверливал взглядом, но так ничего в нем и не разглядел. Во всяком случае, перед Домардом стоял селенит с характером, способный отстаивать свою точку зрения, а это нынче большая редкость.
