Характер основополагающих нормативных актов, определивших на многие годы облик, состав, действия высших государственных властей, невозможно понять вне контекста с политическими реалиями, борьбой политических сил. В той тревожной обстановке высшие сановники империи нередко круто меняли свои взгляды, как образно выразился едкий Победоносцев, у многих «в голове запело сразу по три петуха». «Гонитель земств» граф Витте становится на какой-то час «глашатаем либерализма», диктатор, ультрамонархист генерал Трепов начинает ратовать за формирование ответственного кабинета министров за конституцию по французскому образцу. Едва ли не один Победоносцев предпочел, не изменяя принципам, уйти в отставку, но не проделывать вместе с Витте сомнительные пируэты.

Главное в этом калейдоскопе событий, лиц, поступков, деклараций – это быстро наступившее у императора понимание событий, а именно: Октябрьский манифест вопреки уверениям Витте не принес немедленного успокоения страны, его объявление вызвало не ликование, а скорее возмущение если не всего народа, как утверждали левые радикалы, то, во всяком случае, значительной части интеллигенции (образованного меньшинства, элиты) и простого люда в городе и деревне. О крестьянском требовании всей земли и всей воли премьер забыл. «Опять нас обошли господа перед царем», – негодовали крестьяне. Если успокоения нет, то и все уступки были напрасной жертвой, ошибкой, какую следует незамедлительно исправить, насколько это позволяют обстоятельства. Такова была позиция Николая II в период осени 1905 – весны 1906 г. – то есть перед созывом Думы, в недели и месяцы ее создания.

В который раз русский народ подвела надежда, что одним взмахом меча или росчерка пера по «манию царя» можно все изменить к лучшему, водворить в одночасье спокойствие, обеспечить благополучие, конечно же всеобщее, вызвав благодарность и ликование осчастливленных верноподданных.

Так было и в 1905 г., когда стало ясно, что мгновенного успокоения нет и скоро не предвидится, все взоры с негодованием обернулись к графу Витте – как же, обещал, уверял, успокаивал. И каждое новое сотрясение, новая стачка, иллюминация, убийство вызывали новый приступ негодования.

К прискорбию Витте, ситуация после 17 октября отнюдь не улучшалась, а, наоборот, усложнилась, обагрилась новыми потоками крови. Правые ненавидели премьера за умаление самодержавия, либералы-конституционалисты ему не доверяли, левые боялись, что революция, которую они предвкушали, ускользнет из их рук в случае успеха реформ. «Ничего не изменилось, борьба продолжается», – заявил П.Н. Милюков. Лев Троцкий, писавший в свежесозданной газете «Известия», был более конкретен и решителен: «Пролетариат знает, чего он не хочет. Он не хочет ни полицейского душителя Трепова (начальник полиции), ни либерального мошенника-финансиста Витте, ни волчьей морды, ни лисьего хвоста. Он отвергает полицейский кнут, завернутый в пергамент конституции»¹⁷. В отдельных частях России Манифест, вроде бы урезавший права местной полиции на расправу внесудебную, привел прямо к насилию. В прибалтийских провинциях крестьяне выступили против помещиков-немцев и провозгласили целую россыпь крестьянских республик. На Украине и в Белоруссии скопища ультраправых, называющих себя «Черной сотней», выступили против «христопродавцев», этих вечных козлов отпущения. В ряде крупных западных городов вспыхнули погромы. В Закавказье подобные выступления были сделаны против армян. В Польше, Финляндии, Грузии Манифест был воспринят как признак слабости; было общее чувство, что империя разваливается: массовые демонстрации громогласно требовали автономии и независимости. От Кронштадта до Севастополя происходили восстания на флоте. В декабре Московский Совет вывел 2000 рабочих и студентов на баррикады. В течение 10 дней они удерживали правительственные силы, провозгласив новое Временное правительство. Бунт был подавлен только после прибытия из Санкт-Петербурга Семеновского гвардейского полка, который очистил улицы артиллерией и штыками. В течение этих недель Ленин проскользнул в Россию, надеясь возглавить большевиков: полиция вскоре обнаружила его след, и он был вынужден тайно переезжать с места на место, чтобы избежать ареста. Вожди радикалов радовались. «Идти вперед и стрелять, – взывали они. – Собирайте австрийские и немецкие войска против русских крестьян и рабочих. Мы за разрастание борьбы, мы за мировую революцию!»

В дневнике Николай II фиксирует основные события, волнения, убийства губернаторов, генералов, его тревожат кровавые события в Москве, куда он решает послать гвардейцев-семеновцев, которых лично провожает и напутствует. Некоторое успокоение император получает от встреч с войсками, особенно гвардией, полки проходят «молодцами» перед своим державным вождем, «блестяще», «великолепно», в торжественном марше. И как это разительно отличалось от выслушивания «докладчиков» и особенно заседаний Совета министров и других встреч с Витте, на которых «много говорили», «спорили», с которых он возвращался часто «мокрым, изведенным», а наутро «от вчерашней усталости болела голова»¹⁸. Только гвардия радовала глаз, утешала сердце. Таков ход мыслей и чувств Николая II к исходу 1905 г. В ознаменование пятидесятилетия лейб-гвардии стрелкового батальона императорской фамилии, державшего караулы в Царском Селе: «Николай II пожаловал любимым стрелкам новую форму: малиновые рубашки без воротников, шаровары, сапоги, явно имитируя национальную крестьянскую одежду, в которую в дни отдохновения Николай и сам не чуждался облачиться». И это тоже заносится в дневник на память и в поучение потомкам. Так заканчивался тревожный 1905-й, начавшийся Кровавым воскресеньем. Под Новый, 1906 г. командир семеновцев за разгром восставшей Пресни стал флигель-адъютантом.

Издание Манифеста было симптомом кризиса власти и, вопреки ожиданиям, привело к его усилению, а не спаду напряжения. «Начальство ушло» – как всегда едко и метко выразился В.В. Розанов. Даже «Новое время» устами Меньшикова призывало славить «борцов за свободу». На собраниях оппозиционных партий, союзов, лиг от кадетов и влево аплодисментами встречали сообщения об очередных кровавых терактах. Левая печать открыто прославляла революционное насилие. На страницах «Новой жизни» – газеты, созданной М. Горьким, крупнейшие поэты – Андрей Белый, Бальмонт, Минский, не говоря уже о «буревестнике революции», восклицали: «Рабочий, только на тебя надежда всей России!» Минский на девиз «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» сочинил громкие стихи с рефреном «Кто не с нами, тот наш враг, тот должен пасть!», ставшие революционным гимном.

Показателем растерянности властей явилось и решение Святейшего синода, осудившего митрополита Владимира, призвавшего народ к противоборству с крамолой¹⁹. В отставку в знак несогласия с курсом Витте выходят сразу восемь министров: обер-прокурор Святейшего синода К.П. Победоносцев, министр финансов В.Н. Коковцов, министр внутренних дел А.Г. Булыгин, министрр просвещения Глазов, министр путей сообщения князь Хилков, государственный контролер генерал Лобко, министр мореплавания великий князь Александр Михайлович (личный друг императора) и министр земледелия П.Х. Шваненбах.

Первые дни после Манифеста показали крушение надежд, возлагавшихся на Витте – спасителя Отечества, что оказалось ему не по плечу. Само издание Манифеста в кругу военных деятелей, верных императору и присяге, расценивалось как измена и мелкая месть царю зарвавшегося карьериста. Известный генерал Куропаткин записал в дневнике 23 октября: «Сергей Витте торжествует. Так отомстить государю даже и ему не всегда представлялось возможным». Показательно в этом отношении и столкновение с графом Витте нового флигель-адъютанта полковника Мина, стоявшего со своими семеновцами у Зимнего дворца. Витте по телефону попросил полковника убрать войска, чтобы не заграждать улиц, чего требовали либералы-публицисты. Граф прямо приказать не мог, так как войска подчинялись непосредственно великому князю Николаю Николаевичу, принявшему на себя командование гвардией, заявив, что передает просьбу свою как гражданин и патриот. Мин в ответ заявил, что он тоже, как гражданин и патриот, не может допустить, чтобы его солдат окружила и смела толпа, и просит графа прибыть на площадь и убедить скопища разойтись, ведь он так умеет владеть толпой²⁰. Разумеется, Витте не последовал этому совету. Эпизод этот высвечивает важный аспект событий, человеческих характеров и судеб, – многие говорили от имени народа, выдавали себя за народных заступников, но как мало было тех, кто разделял народную участь и был воистину с народом и воистину частью его.