Так она писала еще на нескольких страницах, но я скомкал письмо и швырнул в корзинку для мусора. Какая она дуреха, это ж надо: поехала разыскивать меня в Ноттингеме. Ну как можно положиться на человека, если он все, что ему ни наболтаешь, принимает за чистую монету?

А похоже, ее занесло в тот самый очень даже величественный особняк, который я с таким знанием дела не раз ей расписывал, мальчишкой я часто ездил мимо на велосипеде и глазел на него с восторгом. Какой-то стервец воспользовался ее наивностью, и нате, пожалуйста, она теперь стоит за прилавком и обслуживает покупателей Экая незадача для девушки из молочно-масляных краев, которая приехала к нам поднатореть в английском языке.

Было уже за полдень, свинцово-серые небеса обещали дождь, и оттого мне стало еще жальче глупую Бриджит. Но хочешь не хочешь надо выйти из дому: в буфете хоть шаром покати и в холодильнике тоже пусто: я надел плащ, взял зонтик и пошел в соседнюю лавчонку, ее витрина была забита банками апельсинового сока и консервированного горошка. Я купил булку, шоколадный кекс и мороженые рыбные палочки - все никудышный харч, от него тупеют мозги англичан. Крупные капли дождя нехотя капали с неба, старались вымочить меня на обратном пути, да не вышло, я быстренько укрылся в своей квартире.

Стал я звонить билловой мамаше, хотел рассказать, что приключилось с ее сыном, но администратор гостиницы сказал: она уже несколько дней, как уехала домой в Уорксоп, и я с облегчением положил трубку: одной заботой меньше. И вдруг до меня дошло: а ведь, пожалуй, это ее видела Бриджит в поезде, но я постарался не очень в это поверить. Я поставил на огонь чайник. На буфете была в рамке фотография матери Билла, время от времени я набирался храбрости и смотрел на нее, и тогда она заглядывала мне прямо в душу. И спрашивала, что это у Билла за работа, какого черта он валандается в Лондоне, ехал бы в Уорксоп и зарабатывал там себе надежный кусок хлеба. А потом принималась и за меня: ну, а ты, мол, что здесь делаешь, но я смотрел на нее и ничего не говорил и думал про себя: пускай ее держится своего Билла, а ко мне не пристает. Билл сейчас лакает с жадностью какой-нибудь паршивый шербет в далекой тюряге, того гляди, подцепит брюшняк, вот о нем и надо беспокоиться, а не обо мне, это уж точно.

Зато Билл по крайней мере не один, вокруг него разная шушера, все-таки живая плоть и кровь, а у меня если вдруг случится приступ аппендицита, я тут сдохну, и никто даже не узнает. Я не спятил, просто не люблю жить один, и старая биллова мамаша за стеклом очень хорошо это понимала. Я глядел на фотографию, и меня грызла совесть, и притом я понимал: не могу я помочь Бриджит, хоть выше головы прыгни, а все одно ничего не сделаешь, да и не нужно тут ничего,- ведь по меркам билловой старухи разве кто скажет, что Бриджит бедствует или страдает? Уж конечно не я, и я глядел на горестную фотографию - Билл своими руками любовно окантовал ее и застеклил, кстати говоря, не очень-то умело и аккуратно. Мне захотелось ринуться в Уорксоп, растолковать старухе, что приключилось с ее сыном, но я знал - не бывать этому: по приказу Джека Линингрейда я прикован к квартире.

От этого мучения меня спас телефонный звонок, и я с удивлением услышал переливчатый голосок Бриджит:

- Ох, Майкл! Наконец-то вернулся! Прямо не верится.

Я стал плести про мои воображаемые приключения в Лиссабоне - вроде я провел там несколько дней, но Бриджит не дослушала.

- Майкл,- перебила она,- скажи прямо: можно, мы к тебе приедем?

Я был начеку:

- Кто это мы?

- Смог и я. Я сегодня бросила ту работу и забрала его из школы, и теперь нам некуда деваться. Ох, Майкл! - Слышно было, что она плачет.- Позволь нам приехать.

- Ладно, валяйте.

Она засмеялась от радости.

- Я знала, что ты позволишь. Я и Смогу так сказала. Ох, когда мы увидимся, я тебя расцелую.

Что мне оставалось делать? Я сидел и ждал и время от времени свирепо косился на мамашу Строу. Будь в доме спиртное, я бы напился вдрызг, но не было ничего, кроме капли хереса, а я его не терплю.

Смог кинулся ко мне и заплакал, я подхватил его, посадил к себе на колеви,

- Снимай пальто,- сказал я Бриджит. Она стала худенькая, бледная, но от этого казалась только интересней.

- Кроме тебя, мне не к кому пойти,- сказала она.

- Знаю, крошка. Знаю. Я получил твое письмо. И как это тебя угораздило закатиться в Ноттингем? Если опять вздумаешь туда отправиться, возьми у меня настоящий адрес моей матери.

Бриджит надула губки.

- Сама не знаю, зачем я туда поехала. Но тогда мне казалось, так и надо, и после этой поездки мне стало гораздо легче.

- Ну еще бы! - Я здорово разозлился, что ей было хорошо с кем-то, кроме меня.

Смог притих, так теперь нюни распустила Бриджит.

- Ну, извини,- сказал я и хотел встать и подойти к ней, но Смог так за меня уцепился, не давал шевельнуться. Лицо у него было все еще мокрое от слез.

- Я хочу жить с тобой. Мне раньше нравилось жить, а теперь жизнь стала плохая. Папка противный, и все у нас запуталось.

- Послушай, Смог,- сказал я,- жизнь у всех не сахар. Даже дети хочешь не хочешь вырастают и узнают это. Тебе скоро семь, ты почти мужчина. С тобой уже много всякого случилось, а дальше будет больше. Такая она, жизнь. Мы с Бриджит о тебе позаботимся, обещаю тебе. По мне, мы можем всегда жить все вместе, да только боюсь, твоему отцу это не понравится. Но все равно, ты не горюй, потому как мы с тобой друзья на веки вечные.

Он посмотрел на меня, рожица у него была маленькая, но черты уже определились, будто у четырнадцатилетнего.

- Можно, я попью чаю с пирожными?

- Пойдем в кухню и вместе их поищем,- сказал я.- Вот честное слово, не помню, куда они подевались.

Я обратил эти поиски в настоящую игру, и он увлекся, а я пошел в гостиную, поцеловал Бриджит, и она повеселела.

- Давай забудем про мое вранье,- сказал я.- Прости меня. Она была вся теплая, промокла под дождем, от нее словно даже поднимался парок, мы обнялись, и тут в дверях появился Смог с пачкой шоколадного печенья. Он протиснулся между наших ног и точно укрылся в теплом шалаше.

- Вы построили мне домик,- сказал он.- Теперь давайте печь лепешки и гладить кошку.