Потом Рон Делф читал стихи про человека, который нечаянно наступил на бабочку, раздавил ее и со слезами кается в своем зверстве.

- После последних всеобщих выборов моя мать стала министром культуры! - выкрикивал Рон.- Она переменила имя и стала подбирать себе другое прошлое, потом зашагала по Уайтхоллу под свадебный марш попугаев.

- Вот это талант! - сказал Блэскин, закурил сигарету и откинул голову назад, на густой прокуренный воздух, неизменную подушку шизофреника, которая всегда была при нем.

- Нет, я не угрызаюсь по пустякам,- закричал Делф, оторвал с куртки пуговицу (уж наверняка она у него нарочно висела на ниточке) и кинул в рот кому-то в первом ряду, кто как раз зевнул.- Знайте все: я хочу побыстрей зашибить деньгу, и пускай мне оплатят все расходы. Я не жук-могильщик, я не собираюсь разъедать наш строй. Пускай кто побогаче купит мне хорошую прачечную, я буду сидеть в тепле, а денежки сами пускай плывут мне в карман. Если кто знает миллионера с подходящим настроением, я мигом запишу его адрес в мой черный блокнотик…

- Давай стихи! - выкрикнул кто-то из задних рядов.- Ты, разгильдяй, пролетарий! Давай читай стихи!

Делф свирепо глянул туда, откуда раздался голос.

- А ты поосторожней, не то угодишь в мой список смертников. Он сразил нас всех ловкостью рук и легкостью мозгов, вдруг

вытащил из нагрудного кармана бумажный фунт стерлингов и передал в первый ряд - настоящий, можете сами убедиться. Потом забрал его и взял кончиками пальцев, будто боялся об него испачкаться. Подвинул пепельницу на середину стола, выудил из кармана спичечный коробок и зажег банкноту - держал ее при этом прямо, чтоб она горела медленно, и пока пламя не подобралось к самым пальцам и не заставило ее выронить, громко, не спеша читал заклинание:

Дым - не шутка, дымом дышать жутко,

А когда деньга горит, тут уж смех не зазвенит.

Деньги жечь опасно - даже мухе ясно.

Он растер сгоревшую банкноту большим пальцем, словно не чувствовал жара, дунул - и черная пыль полетела на зрителей.

- Лети, вонючий прах, с богом в дальний путь!

Потом он принялся читать «Элегию на смерть Пеннинских гор» - попросту читал по карманному словарю подряд все слова на «п», продолжалось это минут двадцать, и тут я пожалел, что не остался у Моггерхэнгера, мне казалось, что я вот-вот спячу, а, может, Рон того и добивался - я чуял: он вытрющивается, а на самом деле он- хитрый и ловкий подонок, и каждая выходка у него точно взвешена и рассчитана. Несколько человек не выдержали этого непрерывного обстрела, закричали, будто от острой боли, но Рон Делф неуклонно пер вперед с каким-то нутряным непостижимым упорством, точно

танк, вгрызался в уши и мысли - и пришлось беднягам снова сесть и дослушать до конца. У Джилберта Блэскина начали дергаться ноги, и я подумал - уж не собирается ли он вдарить по этой самодовольной морде, ведь тогда плакала моя новая работа, но нет, лицо у него было прямо блаженное, ангельское, а сделанные на заказ башмаки на молнии постукивали в такт этому чертову колдовству - перечню самых обыкновенных слов.

Люди не вдруг поняли, что он кончил. Они были ошеломлены. Он погрузил их на дно морское, а теперь они всплывали на поверхность, бешено кричали, хлопали, просто с ума сходили. Он стоял у стола-прямо как идолище какое-то,- измученный, измочаленный, весь в поту. Блэскин протолкался вперед, кинулся его поздравлять.

Потом они стояли и разговаривали, и Джилберт Блэскин поминал рукописи, издателя. Делф стряхивал куда попало пепел сигареты, ему этот разговор был вроде не очень любопытен. Рыжая зеленоглазая девчонка держала его под руку и при каждом слове Блэскина хихикала. Делф похлопывал ее по голове, слоено ободрял.

- Моя Пэнди,- сказал он,- плевать она хотела на вас, коты столичные, подонки паршивые.- Его все еще одолевали слова на букву «п».- Пошли вниз, выпьем пива.

Зрители тоже хлынули к выходу, и я подумал; надо бы ему накостылять по шее, но попробуй намекни здесь на это - пожалуй, костей не соберешь. Ну, и я подхватил чемодан и стал проталкиваться следом за ними.

- Я не все свои стихи пишу,- говорил Рон, жуя сандвич.- Некоторые просто нахожу, подбираю, репетирую, полирую… иногда ворую их и поставляю вам, здешним подонкам. Тебе портвейну, пупсик? - спросил он Пэнди.- В прошлый раз я тут устроил роскошное представление. Читал карту метро, просто и ясно, название за названием, снова и снова. Сошло гладко. Был спокоен, как пороховая бочка. Обжег пальцы на этой карте, потому как нашелся в публике один наглый боров, встал и кричит: «А как насчет авторского права? Эту поэму написало городское транспортное управление». Тогда я принялся читать сначала, добрался до Кокфостерс и пошел ходить маленькими кругами, пока не оказался в Илинге, но к этому времени он уже бесновался вместе со всеми остальными.

- Ох, Рон, ты сегодня такой нахальный,- сказала Пэнди. Он сунул в рот еще один сандвич, а за ним и маринованную луковицу.

- Я еще не спустил пары, рычаги ходят ходуном. Со мной всегда так после представления.

Блэскин понял, что так и не сумеет ввернуть словечко.

- Пошли,- сказал он.

Я подхватил чемодан и вышел на улицу, под свет фонарей и звезд. Блэскин шел впереди по узкой улочке, и Пирл Харби уцепилась за меня. Какая-то она была сейчас тихая, но я вовсе не собирался лезть на рожон и отбивать у Джилберта Блэскина девчонку. А все-таки приятно было, что она ко мне жмется, и когда мы вышли на простор Сен-Мартин-лейн и она отпустила мою руку, я огорчился.

Блэскина малость пошатывало - даром, что ли, он несколько часов кряду хлестал двойные порции коньяку; он кое-как добрел до своей машины, попытался открыть дверцу, качнулся, и полицейский, который стоял в тени и наблюдал за ним, сказал:

- Надеюсь, не вы поведете этот «ягуар»?

Джилберт круто повернулся, и лицо у него было такое - кажется, вот сейчас, если не обложит полицейского, его вырвет.

- Я шофер мистера Блэскина,- сказал я,- и довезу его до дому.

С этими словами я отворил дверцу, и Джилберт, раздумав запускать в фараона своей отборной прозой, пригнулся и сел в машину.

- Ладно, порядок,- сказал полицейский и зашагал прочь. Пирл съежилась на заднем сиденье, и скоро я уже мчался по