– По вашу душу! – Профессор подает ей трубку.

Лиза слушает, быстро отвечает.

– Хорошо. Через десять минут на троллейбусной остановке.

Они стоят в прихожей. Лиза уже одета, крутит в руках шарф.

– Сегодняшний день я окантую и повешу вот сюда, – профессор указывает на стену с ободранными обоями. – Пообещайте беречь себя, и я бухнусь вам в ноги. Есть еще минутка?

– Чтобы бухнуться?!

– На глупые вопросы не отвечаю. Развяжем еще один узел, про тридцать второй год, это чрезвычайно важно, в том смысле, что никто не знает… Тридцать второй. Какой-то бородатый кретин выступает с докладом об имманентности времени пространству. На заседании так называемого философского общества. Бидистиллированная чушь! Посему ваш покорный слуга решил основательно подготовиться к следующему заседанию и дать отпор строго научный, без аш-два-о и эмоциональной дребедени. Но выступить не успел. Разоблачена антисоциалистическая группировка, членом которой, как выяснилось, ваш покорный слуга являлся! Без ответного доклада – на соляные копи. Восемь километров за зону на работы, норма выработки – сто двадцать процентов. Хорошо. Ста не выработать: орудия производства доисторические – лопата и кайло. Десять часов долбишь мерзлую землю вместе с цветом духовенства, профессорами и урками. И – в зону. По двадцать – тридцать человек каждый день оставалось в степи. Там-то и произошла одна история, которая натолкнула меня спустя тридцать лет на «Родословную альтруизма».^* – Профессор смотрит на часы. – Все! Доставайте носовой платок, живо!

^* Прокололась, Танечка! Какой Илья Львович?! Это же Владимир Павлович Эфроимсон собственной персоной. Таня часто бывала у него в гостях, говорила о нем взахлеб, но меня с собой не звала. Мол, он плохо слышит, ему легче общаться тет-а-тет. Вот мы и общаемся тет-а-тет. Щедрая ты моя, с таким человеком свела! Лестно, да в краску кидает. А ведь я его видела. На показе фильма про Вавилова в Политехе. Помню, какую речь он закатил после просмотра. Про номенклатурную шпану, про КГБ, про то, что в нашей стране ничего не изменится, если ею будет править банда гангстеров. Увы. Я слежу за новостями, опять сажают, опять затыкают рты. В Австралии говори что хочешь, никому до тебя дела нет.

А там – есть. Надеюсь, я не загублю публикацию… Print on demand, если что, уберите про гангстеров. Я боюсь.

«Живо» не выходит, сумка падает из рук, и профессор подхватывает ее на лету.

– Верну за поцелуй.

Лиза чмокает профессора в щеку. Чевенгур, теплофизика, получение и раздача тепла…

– Узел про тридцать второй год завязали? – Профессор выходит вслед за Лизой, отворяет дверь в февральскую стужу, останавливается на крыльце. В луче света мерцают орденские планки, блестит лысина.

– Вы же без пальто! Пожалуйста, вернитесь домой, – требует Лиза.

– Бегите, – кивает профессор.

От шоссе дом почти не виден. Подумав, Лиза возвращается на то место, откуда можно разглядеть угловой подъезд, и, убедившись, что никого нет, подходит к машине.

– Накинь ремень^*, – велит Фред. Лиза накидывает. Так они и едут, молча, по ночной заснеженной Москве.

^* Чего-то не помню, чтобы мы в те годы пристегивались! Водитель – и тот не пристегивался. Может, Таня это уже в Германии писала? Или там она вносила правки и заново перепечатывала? Вряд ли. В то время уже вовсю пользовались компьютерами. Может, у нее не было? Конечно, к роману это не относится, но чем дальше читаю, тем больше вопросов. Когда она уехала, как встретилась с Герцем-Сердцем? Что у нее за дочь? Бесцветная, как Томас из ГДР?

– Позовешь, если что.

Черная ночь, белое полотенце… Разве что мужчина не тот. Зато можно стоять под цивильным душем. Достойный повод сменить место жительства, забыть общую ванную с проржавевшей насадкой, колкие струи воды, брызжущие во все стороны, липкую клеенку, которую надо заправлять внутрь облупленной лохани, чтобы не залить пол. Кто даст ей ключ от ее собственной квартиры? Войти, закрыться изнутри, никого не видеть. Фильм из детства. Кажется, он так и назывался – «Ключ». В нем была война, подлодки и Софи Лорен. Возлюбленный завещал Софи Лорен своему лучшему другу вместе с ключом от квартиры. Чтобы только она не осталась одна… Разумеется, друг втрескался в нее по уши, но Софи не могла ему отдаться. А он был красавцем, на вид куда интересней ее погибшего возлюбленного, и Лизе было жаль его, а не Софи Лорен. Влюбись уж в него, и будет у тебя и муж, и квартира, и дети, все как положено. Не вышло. И у нее не вышло.

В кино не взяли.^*

^* Никогда не мечтала сниматься в кино, даже в детстве. И про этот фильм не слышала. Он появился у нас, то есть у вас, в 1961 году, дублированный. Но с каким же удовольствием я смотрела его сегодня! Сначала у Тани все правильно. Возлюбленный Стеллы погибает, его друг Дэвид переселяется к ней. «Ты же такая, Стелла, ты переходишь вместе с жильем». Они любят друг друга, а потом случается крушение и к Стелле приходит с ключом другой. От Дэвида. Та его выгоняет. А Дэвид, оказывается, остался в живых. Он возвращается к Стелле, она смотрит на него с ненавистью. И уезжает к себе домой, в Лондон. Поезд уходит, Дэвид бежит за ним, но догнать не может. Грустно. Мне свой ключ не то что передать, завещать некому. А ведь как я страдала от бездомья! Мать нашла в Москве какую-то тетку – седьмая вода на киселе, – и той уж так хотелось удочерить, уматерить и обуютить восходящую звезду театра, захомутать походами в аптеку и овощной магазин, связать ежевечерними докладами по телефону, где она, как прошла репетиция, обедала ли, как положено, или собираюсь нажить себе язву двенадцатиперстной кишки. Профсоюзная организация обещала жилье в новом тысячелетии. Пятнадцать лет – и готово. Ждем жилье, ждем нового Мессию. Христос – Будда – Магомет. Сливаются в экстазе этика, эстетика и генетика… Чего-то я разболталась. Да и лексикон – как из Таниного романа.

Рубашка пахнет новослободским шкафом. Попросить что-нибудь у Фреда? Нет, она запомнила его косой взгляд, когда, встав с постели, она накинула на себя его ковбойку. В конце концов запахи выветриваются.

– Будь добр, принеси телефон, – просит Лиза, заползая под одеяло.

– Спи.

– Я – не твоя собственность. Благодетелю полагается быть деликатным.

«Дикая баба, дикая; вместо того чтобы вылежаться, мотается с температурой по городу, лялякает с профессором, рубаху содрала с того типа на Новослободской, ей-то какой шентявы надо», – ворчит Фред, выискивая в аптечке градусник.

– Ну, что твой профессор?

– На месте, в подушкином переулке.^*

^* «Подушкин переулок» – выражение моей бабушки. Таня мне его подарила неспроста. Все хорошее, что во мне есть, если есть, конечно, – от бабушки. После ее смерти родители забрали меня к себе, с ними-то я точно умом сдвинулась.

– Антибиотик пила?

– Утром пила. – Лежа на животе и продолжая что-то подчеркивать карандашом на машинописной странице, Лиза берет из рук Фреда градусник, ставит под мышку. – Вот что он говорит: «Там, где личность – обуза, где системе нужны одни лишь исполнители, – ни о какой стимуляции таланта^* речи быть не может». Но ведь никакая система не заменит того, что может дать один человек другому…

^* Свой я точно профершпилила! Хотя могу взять, да и поставить что-нибудь этакое! Реализоваться по полной. Не обращайте внимания, это я гримасничаю перед зеркалом. Хотя вы этого не видите. А я вижу, должна же я видеть того, с кем разговариваю. Print on demand, я так и не поняла, вы мужчина или женщина?

– Слушай, а ты читала «Раба» Зингера?

– Да.

– Не свисти! Как зовут главную героиню?

– Сара-Ванда.

– Ты первый человек на свете… После этой книги мне хотелось бросить работу, пойти в синагогу, сделать обрезание, жениться на благочестивой еврейке и убраться в конце концов в Израиль. Однако книга попала в руки поздно – после Афгана народ плотно засел в отказе. Давай градусник!