Профессор поддевает ножом створку шкафа, ключ куда-то задевался несколько лет назад. Всякий раз, закрывая шкаф, он забывает, что его нельзя резко запахивать, нужно оставлять зазор, в конце концов его можно держать открытым. На дверце с внутренней стороны висят рядком галстуки. Но он не умеет их завязывать. Это было делом его жены. Встав на цыпочки, она затягивала узел на его шее, но галстук все равно съезжал набок, как язык у собаки. Профессор проводит рукой по длинным языкам, ищет тот, что на резинке, находит, просовывает в нее большую голову, смотрит в зеркало. Дать объявление в «Вечерку»: «Срочно нужен Мефистофель». Он декламирует «Фауста», сначала тихо, потом все громче и громче, – интересно, где споткнется сегодня? Вот уже миновала беседа Мефистофеля со студентом, вскипел дважды чайник, кое-как приведен в порядок торт, а Фауста все нет. Или Гамлета все нет? Германна, Германна все нет, вот кого! Видимо, он что-то не так понял, когда волнуешься, слышишь только себя. Чертов телефон молчит. Пошла за сигаретами? Надо было сказать ей, что киоск на нашей стороне закрыли, он теперь на другой стороне, через подземный переход.
Ну что, словила кайф?
Лиза стоит, упершись спиной о телефонную будку. Кружится голова, что-то невидимое, пустотелое, да нет, вообще бестелесное, мечется между ярчайшими вогнутыми сферами, похожими на мягкие спинки разноцветных диванов. Немыслимая яркость. Неужели так долго действует наркоз? Где календарный листок с номером телефона? Нет, он ей не нужен. А телефон профессора она знает наизусть. Зря уехала из дому. Нет, зря ушла от Фреда, это первое «зря». Нечего было выпендриваться.
А вот и помощь подоспела. Тетка с сырым лицом, мясной фарш с дырами-глазницами.
– Дыхни-ка! Вроде не пьяная… Вставай, пока в милицию не забрали! Или в «03» звонить? Стой ты, не вались! – тетка вцепилась в рукав. – С нами, бабами, чего только не станет… Одну мою знакомую хахаль послал на х… Знаешь за что? За сиськи накладные! Как представлю эти сиськи в два этажа… Прям не могу от смеха… Развеселила? Тогда вставай. Звони своему ха-ха-ха-ха-лю…
Тетенька завела в телефонную будку.
Две копейки провалились в щель.
– У телефона. А вы где?!
– Илья Львович, простите, не могу дойти.
– Что? Где вы?!
– У телефона.
– Хорошо, вы у телефона, я у телефона.
У какого телефона, черт вас дери?! Назовите место, громко и отчетливо.
– У телефона-автомата. В метро, на выходе с вашей стороны.
– Стойте, где стояли. Где стоите. Иду.
Стоять, где стояла, она может. А вот предстать перед профессором в таком виде – это позор. Венера Советская, пойманная с поличным.
Годунова Елизавета Владимировна
Год рождения – 1956-й. Беременность третья, все – прерванные. Профессия – режиссер. Инфекционным гепатитом не болела. Болела всем, чем болеют в детстве: корью, коклюшем, скарлатиной, ангинами и ОРЗ.
В медицинской карте – адрес и номер телефона на «Новослободской», там, где, как она выразилась, прописаны ее вещи. Там прописаны вещи, здесь – запах. Необычные духи. Явно не наши. Позвонить ее вещам?
Фред крутит телефонный диск – палец в ноль, – и вверх до упора, до цифры девять. В десяти цифрах – все телефонные номера на свете, знать бы порядок набора…
– Я вас мучительно слушаю, – отвечает приятный бархатистый голос. – Фред молчит. И на той стороне молчат. Но недолго, голос взрывается: – Лиза! Если это ты, перестань валять дурака. Ну скажи же что-нибудь, crazy girl! Где ты, я тебя сейчас подберу…
Отбой. Фред смотрит из кухонного окна во двор. Интересно, чего он после аборта ее не подобрал? Перепоручил мне? Или это не от него вовсе?
Как врач он несет ответственность. Не все шло гладко. Но ночь-то прошла без эксцессов. Спала себе, натянув одеяло на голову. Интересная манера. Может, она вдыхает и выдыхает кислород? Новая форма газообмена?
Метель утихла. Можно прокатиться. А если позвонит?
Звонит! Но не она.
– Фреденыш, тут у нас лаборантка, такая хорошая…
– Мам, давай без историй. Направление из консультации, кровь на РВ, мазок.
– У нее все на руках. Такая хорошая, честная девушка…
– Как фамилия?
– Липшиц, не Лившиц, а Липшиц. «П» в середине.
– Пусть подойдет. Послезавтра, в десять утра. Я спущусь в приемное.
– Только не забудь. Ты ее сразу узнаешь: наша, красивая такая девушка…
– Женюсь.
Лифт подымается вверх. Она? Нет, остановился на четырнадцатом. Какой там был адрес на конверте? Проспект Вернадского, 74. Или 84? Наищешься. Фред садится в машину, включает обогреватель. Снег на лобовом стекле превращается в жижу, вжик-вжик, дворники – и дорога как на ладони, только вот куда по ней ехать? Липшиц-Влипшиц! Красивая честная девушка. Эти красивые честные девушки взбираются на его кресло как на эшафот. Ох да ах, года не пройдет, и снова-здорово. Чего не предохраняются? Боятся без работы его оставить? Почему он согласился выписать Лизу «по собственному желанию»? Сам настрочил за нее заявление на имя главврача…
* Какое заявление на имя главврача?!
Кого эти дуры сами виноватые волнуют?
Вычистили – и вперед. В случае осложнений – обращайтесь в консультацию по месту жительства. Больничную карту на руки не дают. Хотя Фред мог бы взять.
– К аэровокзалу подбросишь? – Голова мужика в собачьей шапке.
– Я занят.
– Подбрось, плачу в два конца.
– Да хоть в три! – Фред отъезжает, перестраивается в левый ряд, к развороту.
Одиночество человека в большом городе – избитая тема. Почему во всех фильмах показывают одиночество человека, хорошего и доброго? Почему не покажут одиночество плохого, злого человека в большом городе? И откуда они набирают всех этих безусловно хороших и добрых, наводняют ими книги и фильмы, когда кругом, куда ни сунься, – одно дерьмо? И эта фиглярша туда же! В армию бы ее! Там бы ей показали кино. Лежать, жидяра, – и сапогом по кумполу! Пикнешь – схлопочешь по новой.
Фред въезжает во двор, ставит машину, заходит в лифт. Да, он злой. И руки у него в крови. Лучше его не трогать. Но зеркало в лифте нашептывает другое: смазлив, чертяка! Карие глаза с поволокой, усики-щеточки над полными чувственными губами… Зеркальная блицтерапия. «Жив, здоров, какой тебе еще шентявы надо», – говорила бабка, шамкая беззубым ртом. В ее рту «шентява» и родилась.
Смысл этого слова ясен без словаря: штука, которую желаешь сверх всего. Что-то вроде Лизы.
Колокольня в лесах
– Как-то мы с подружкой и ее четырехлетним братом Генькой взобрались на разрушенную колокольню. Представляете, внутри нее – деревянная лестница зигзагом, а на вершине – доски поперек. И вот стоим, любуемся зелеными далями, потрясающая картина: изумрудно-зеленое поле, лес на горизонте нарисован одним взмахом кисти, без отрыва от неба. И вдруг – Геньки нет, одни пальцы. Сам он там, представляете себе, а пальцы здесь.
Профессор слушает Лизу и кромсает грейпфрут. Из-под рук, похожих на потрескавшуюся почву безводной пустыни, сочится капсульная мякоть.
– Я ползу по доске, так, чтобы его не вспугнуть, подруге показываю, мол, тсс. Подползаю, быстро распрямляюсь, перегибаюсь через толстенную кладку, хватаю Геньку, тяну на себя. Подруга ничего не соображает; чувствую, не вытянуть мальчика. Наконец до подруги дошло, и мы, бабка за репку, вытащили Геньку. Тот орет в голос – живот поцарапал. Еще бы, голым пузом по каменной кладке. Тогда-то я и поняла, что такое пауза. Когда ты собираешься вся и ползешь в зудящей тишине. Неверное движение – и ребенка нет.
Ничего не понятно. Что за история? * Она никогда ничего о себе не рассказывала, и вот – пожалуйте разгадывать шарады. О каких-то паузах она и днем говорила, в забытье. Нелады с «Легким дыханием»?
