- Эй, солдатик, иди к нам, - кричит Васька, он первый заметил меня и обрадовался, - Иди, у меня еще ...две бутылки с собой, я угощаю. У нас сегодня получка на фабрике. Иди, гостем будешь. Ну, иди, не стесняйся, у мене девок - полон дом, выбирай, какую хошь, и можешь делать с ней бим-бим, мы люди простые. И живу-то я недалече, не далее ста метров от вашей колючки, чтоб она вся рассыпалась. Вон, дыра прорублена, иди!

  Я заметил отверстие в заборе и, недолго думая, шагнул за запретную зону. Солдаты часто ходили в само волку, но ненадолго и только тогда, когда не были заняты. Начальство знало и смотрело на это сквозь пальцы.

  Васька тут же бросился обнимать и целовать, но я неодобрительно отнесся к этим нежностям:

  - Будете обниматься, и слюнявить, - никуда не пойду.

  - Да что ты, родненький? Ну, не серчай. Я вот гляжу на тебе и думаю: а иде мой сыночек чичас, что с им? Ён точно на тебя похож, ей-Богу, похож, вон дед подтвердит.

  - Что ж вам брюки не могут зашить, если в доме девок полно?

  - Не держатся ёны: нитки ткань прорезают, ткань дюже гнилая от старости, - чуть не всплакнул Васька.

  - У меня есть лишние, про запас, только солдатские, я могу вам подарить, если хотите, - предложил я Ваське.

  - Хотим, хотим, почему же нет. Ты мне брюки, а я тебе дочку, или племянницу: девка - кровь с молоком. Жалеть не будешь. Я башку даю на отсечение, что понравится.

  - Подождите, я сбегаю в казарму и скоро вернусь.

  - И рукавички брезентовые прихвати, солдатик: я тебе двух девок подарю, у их больше градусов, чем в моей бутылке, увидишь, благодарить будешь! - Он говорил еще что-то, но я уже бежал к казарме и не слышал его. Завернув брезентовые рукавицы в брюки, а брюки скрутил валиком, я вскоре вернулся, пролез в отверстие забора, и они втроем направились к дому Василия. Дом оказался действительно недалеко, имел два входа, состоял из пяти или шести комнат и был наполнен народом. Это был настоящий девичник. Здесь жили племянницы, внучки и знакомые внучек, в общей сложности человек пятнадцать. И только одна дочка Василия Лёдя.

  - Ну, Марыся, встречай зятька, - зашумел, Василий, вытаскивая бутылки и выставляя их на стол.

  - Очень рада, - сказал Марыся, хозяйка дома. - Я сейчас чего-нибудь сварганю, погодите маненько.

  - Ну, вот они, невесты-то: самая младшая, наша дочь Лёдя, племяха Валентина и двоюродная сестричка Рая, остальные болтаются еще где-то.

  Девушки прыснули и заняли углы, откуда с любопытством стали разглядывать незнакомого солдатика.

  - Ну что, пере сватаемся? - спросила Марыся. - Которая тебе больше подходит? Выбирай, одна другой лучше.

  - Да, девушки действительно хороши, - сказа я, - но мне нравится самая маленькая, ваша дочь Лёдя, - как на счет вашей дочки?

  - Да? - удивилась Марыся. - Наша дочка понравилась? Вот это да! Что ж, я очень рада. Только ей еще нет и двенадцати лет, она еще маленькая, только пушок в ответственном месте стал пробиваться, никак не годится. Тебе сколько служить осталось, год? Через год ей будет не тринадцать, придется ждать, пока не созреет.

  ˗ Мама, ты неправду сказала: мне вчерась исполнилось двенадцать, уже тринадцатый пошел. Я скоро созрею, ˗ сказала Ледя, едва не плача от обиды. Ей так хотелось быть взрослой и там в том месте стали происходить непонятные процессы, своего рода чесотка, которая усиливалась с каждым днем, как ей казалось. А это может быть только у взрослой, но никак не у ребенка, за которую ее считают в семье.

  Хозяйка поставила на стол алюминиевые миски, алюминиевые вилки и ложки, две буханки хлеба, нарезанного крупными кусками, граненые стаканы, а две бутылки магазинной водки уже стояли в центре стола. К жаренной бульбе, разложенной по алюминиевым мискам, положила большие куски дешевой вареной колбасы и один нож на всех. Я дивился тому, что эти люди положили на стол все свое богатство ради него, незнакомого солдата, израсходовали большую часть получки, они необыкновенно щедры, последнее готовы отдать, ничего не получив взамен. Если бы все такие, как хорошо жилось бы людям на земле.

  - Ну, девки, идите, садитесь, покажите себя солдатику во всей своей красе, он так по вас изголодался, слюнки у него текут, - громко закричал Василий. - Идите, потрясите своими попками маненько.

  Девушки не слышали, очевидно, потому что дружно подошли к столу и, хохоча, расселись по местам, которые указал им Василий.

  - Ну-ка, красотки, молодухи, раздвиньтесь, дайте старику возможность посидеть промеж вас, погреть свои кости, от ревматизьмы ослобониться, - сказал дед Пантелеймон, занося ногу над скамейкой, где уже сидели девушки.

  - Садитесь, садитесь, тольки шоб ваша старуха про гэто не узнала, а то волосы нам на головах повыдергивает, - сказала самая симпатичная и самая образованная девушка Валя, приехавшая недавно из Могилева, после окончания десятилетки. Девушки, хохоча и прыская, раздвинулись, старик Пантелеймон уселся, крякнул и сплюнул на пол.

  - Ну, будем здоровы, - сказал Василий, поднимая стакан.

  - За нашего солдатика! - предложил дед. - Шоб ён у нас и остался, опосля службы. Я уже яго полюбил, он мне как сын родной.

  Я пригубил стакан, хлебнул немного и закашлялся.

  - Ну что гэто за солдат, защитник Родины? - насупился дед.

  - Я не пью, - заявил я и положил стакан на стол.

  - Да выпей с нами, я прошу тебя, - сказала Марыся, стоя у печки. Она вообще не садилась к столу, а только смотрела, кому что подать, если перед кем миска окажется пустой.

  - Не буду, - упирался я. - Мне возвращаться в часть, будет пахнуть, посадят на губу. Я -то считай в самоволке, без разрешения ушел из части. Помилуйте, люди добрые.

  Дед Пантелеймон расплакался. Крупные пьяные слезы покатились по его морщинистому лицу.