- Строиться! Быстрее! Вывернуть карманы, вашу мать!
Из карманов сыпалась махорка, скрепки, шпильки и пуговицы. У некоторых были свернутые бумажки и письма. Солдаты зажимали это добро в руках.
- Развернуть бумажки! - командовал капитан. - Я должен убедиться, что там написано, откуда они получены. Ага, у Бомбушкаря письмо от матери. Что пишет мать? Небось, ругает советскую власть? Точно, так я и знал. Рядовой Бомбушкарь напишите матери, что она неправа, что ее сына, лодыря высшей марки кормят, как на убой, хорошо одевают, что у него уже подбородок отвисает и что ни в какой армии мира такого благополучия нет.
- Возьмите, почитайте, товарищ капитан. В этом письме ничего о советской власти не говорится ни хорошего, ни плохого.
- А почему она ничего хорошего не пишет, объясните мне, пожалуйста. Идите, строчите письмо. Сержант Шаталов, у вас что?
- Девушка прислала...
- Ладно. Сейчас переверните матрасы, снимите наволочки, я должен убедиться, что вы храните под матрасами, может у кого оружие, листовки, записки по которым происходят ваши конспиративные встречи..., я за вас отвечаю перед государством. Морально-политическая подготовка у вас еще далека до совершенства.
Солдаты бросились к своим кроватям, разворошили их. В казарме поднялась пыль столбом.
- Тумбочки откройте! Тумбочки! Шевелись! А вот, целая библиотека! Чья это тумбочка? Стать каждому у своей тумбочки! Та-ак! Откуда у вас это? кто вам дал столько учебников? Говорите честно, как на духу. С кем вы завели знакомство, что это за человек? Наша разведка все узнает, можете не беспокоиться. Ей понадобиться всего несколько часов.
- Что вы, товарищ капитан, какая разведка? Мы что с вами - на оборонном заводе? Зачем сразу разведкой грозить? И без разведки можно разобраться. Книги и конспекты мне дала одна сотрудница обсерватории, Нина Филиппович; она закончила десятый класс, а книги и конспекты у нее остались. Она мне их и отдала на время. Разве это преступление?
- А вы что, думаете учиться в девятом классе?
- Хотелось бы, - ответил Я.
- С какой целью?
- Чтоб быть более образованным.
- Лучше будьте благонадежным и бдительным, да преданным делу Ленина и Сталина. Это более ценно, чем ваше образование, - сказал капитан.
- Но вы же учитесь в институте на втором курсе, кажется, уже третий год, - на свою беду произнес я.
- Откуда вам известно, сколько лет я учусь на одном и том же курсе? Кто вам это сказал?
- Офицеры говорят. Они еще называют вас ... жирным поросенком, Симфулаем, а почему, я не знаю. Вы не такой уж и толстый. Килограмм 120, небось, весите, не больше, правда, товарищ капитан?
- Молчать! Молчать! Кому сказано?
- Есть молчать! - Я вытянулся в струнку.
- Можете идти. Ах, вот, забыл. Забирайте-ка свои учебники и уносите тому, у кого вы брали. Даю вам два часа времени. Через два часа жду от вас доклада об исполнении приказания. В солдатских тумбочках должны находиться только уставы. Можно еще мыло, зубную щетку, гуталин, иголку с ниткой и сапожную щетку сапоги чистить. Кстати, у вас сапоги не блестят. Почему? Я вынужден сказать вам, что вы весьма неряшливый солдат. Если я учусь несколько лет на одном и том же курсе, то вы неряха. Идите.
Расстаться с книгами и особенно конспектами Нины было далеко непросто: каждая буква, написанная рукой Нины, так аккуратно и четко, была мне бесконечно дорога. Но выхода не было: у солдата не могло быть своего уголка, своего тайника, куда бы он мог спрятать что-то такое свое, сугубо личное, неприкосновенное, интимное. Даже письма, получаемые из дому, от родных, запросто вскрывались и читались работниками советских органов.
Я бросился к телефонной трубке, набрал номер обсерватории - 2-08-31, но Нины не оказалось на месте. Трубку подняла Мильчакова.
- Привет. Что-то давно ты не кажешь носа и не звонишь, а здесь столько новостей.
- Хороших или плохих?
- Для кого как, - ответила Аня загадочно и с ее словами мне передалась какая-то неясная тревога, повлекшая за собой дрожь в коленях.
- Говори, не томи душу. Мне Нина нужна, я хочу вернуть ей книги, которые у нее брал.
- Нина готовится к свадьбе. Она выходит замуж.
- Что-о? Замуж? Не может такого быть!
- Держись, а то упадешь в обморок, - рассмеялась Аня. У меня стала валиться трубка из рук.
- А кто у нее жених?
- Сержант-связист. Он осенью увольняется в запас. Для Нины это очень важно, понимаешь?
- Что ж! Дай Бог ей ...
Трубка все же выпала из рук, а я упал на табуретку, обхватил голову руками и зарыдал. Так много горя на меня свалилась впервые, да еще одновременно.
- Умерла моя Нина, погибла моя надежда, а я осиротел, - сказал я себе и стал приходить в норму. - Ведь любить человека чистой, бескорыстной любовью можно только за то, что он есть и ходит по земле так же, как и ты, а то, что она будет принадлежать другому, отдавать ему свое тело, касается только ее и больше никого.
Я собрал учебники под мышку и отнес Антонине Ивановне, матери Нины. Подходя к бараку, я почувствовал, как у меня колотится сердце, готовое выскочить из груди.
"Я больше никогда не увижу этот барак, я не должен больше к нему подходить. Ниночка, которую я так обожествлял, предала меня. Она за железным занавесом. Но все равно, дай ей Бог счастья. Она не виновата в том, что так поступила. Это я виноват. Что это за кавалер, который не может принести даже жареный на солярке пончик?Я не должен был раскрывать свое сердце ни перед ней, ни перед собой. Я просто тюфяк. Я не Мартин Иден, который мне так нравится за свою силу и мужество".
