Предавшись столь приятным воспоминаниям и накурившись до одури, мы строимся  на вечернюю поверку на верхней палубе,  потом спускаемся в кубрик, вооружаем свои подвесные койки  и укладываемся на тощие, застеленные маркированными  простынями и колючими одеялами, пробковые матрацы.

– Руби вольту!  – орет дневальному из своего угла Жора,  просторный кубрик погружается в    синий полумрак  ночного освещения.

       В трубах отопления  мелодично булькает вода и шипит пар, в отдраенные иллюминаторы веет  запахом моря и осенней прохладой,  где-то за переборкой привычно шуршат крысы,  и мы погружаемся в сон.

       Среди ночи всех будит  грохот ботинок  на трапе,  яркий электрический свет и громкая команда «Подъем!»

       Под  люком стоят  наш дежурный офицер,  незнакомый   лейтенант  и два  курсанта из местной школы мичманов, с   якорями на погонах и красными  повязками на рукавах бушлатов.

– Всем   построиться  на среднем проходе! – хмуро бросает  дежурный.

       Через несколько минут,  натянув штаны, мы стоим  вдоль коек и недоуменно взираем на непрошенных гостей.

– Так, смотри, – кивает лейтенант  одному из патрульных. У курсанта обиженное лицо и здоровенный фингал под глазом.  Он нерешительно идет вдоль строя,  заглядывая нам в лица.

– Нету, – оборачивается   к офицерам и  шмыгает носом. – Тот был  старшина 1 статьи   и в бушлате.

– Юркин, Марченко, – тычет пальцем   дежурный. – Оденьте    бушлаты.

       Жора с Лехой недовольно бухтя идут к вешалке, напяливают  свои бушлаты и возвращаются в строй.

– Не, – отрицательно вертит головой курсант. – Не они.

– Ну что, все? – скептически смотрит дежурный на лейтенанта.

       Тот молча кивает головой, и патрульные неуклюже   лезут наверх.

– Товарищ старший лейтенант,  а в чем собственно  дело? –  интересуется кто-то из строя.

– А в том,  что какой-то  раздолбай накидал банок патрулю и смылся – недовольно отвечает  дежурный.  – Найдут,  пойдет под трибунал. Ясно?

– Чего яснее, – гудит стоящий рядом  Володя Зайцев. – Патрулей бить нельзя. И все смеются.

– Ладно, разойдись, всем спать, – смотрит на часы  дежурный  и тоже поднимается по трапу.

       Шеренги распадаются,  мы снова забираемся в койки, и  дневальный вырубает свет.

– Ну, вот вам и новая история, –  зевает  Димка Улямаев. – А фингал у  будущего    сундука классный.

– Интересно, откуда тот  старшина? –  интересуется    Серега Антоненко.

– А хрен его знает, – отвечает мой сосед  Витя Будеев. Нас на этой  коробке  рыл пятьсот,  а на косе еще бригада подплава.

– Ладно,  кончайте базар, всем спать, –  бурчит Юркин,   все замолкают

       Утром, после завтрака,  когда мы встречаемся на юте с ребятами из других экипажей, выясняется, что у них тоже  был  шмон.  Патрулям предъявляли всех  матросов и старшин, но те так никого и не опознали.

– И поделом  этим  чмошникам, – говорит кто-то. Что б не борзели.

       Курсантов  местной школы мичманов, которая  в простонародье   именуется «шмонькой», мы сильно не любим  и в увольнениях с ними всегда происходят стычки. Теперь на носу очередная, и это  бодрит.  Помахать кулаками на флоте любят, а причина для драки всегда найдется.

– Главное чтоб  увольнения не зарубили, – скалятся штатные умельцы. – Мы им еще накидаем банок.

       Через  пару недель мы возвращаемся с моря и  в субботу готовимся в очередное увольнение. В кубрике царит веселое оживление,  мы отпариваем  шипящими  утюгами клеша и   драим до зеркального блеска ботинки.

– Да, давненько я не был в городе, –  полирует  асидолом  бляху на ремне Витька.

– Так уж и давно, –  фыркает  сидящий напротив  Юркин, и  кубрик сотрясается от хохота.

       А через час, получив увольнительные и благоухая «Шипром», мы веселой толпой скатываемся с трапа.  Впереди целый день счастья.

Примечания:

сундук  – мичман (жарг.)

"Рубин" – название закрытого КБ в Ленинграде.

коробка – корабль, судно (жарг.)

Увольнение

  Весна. Эстония. Атомный учебный центр Палдиски.  Здесь проходят переподготовку экипажи атомных подводных лодок Северного и Тихоокеанского флота и в том числе наш, готовящийся к испытаниям ракетного крейсера нового поколения. С утра до вечера мы корпим в   классах, на  «циклах» и полигонах,  где военные умы Центра   вбивают в молодые  головы необходимые знания и навыки.

       В  середине мая  отцы-командиры  отпускают  нас в первое увольнение в город.

От всех боевых частей и служб по одному человеку – старослужащему, от минеров меня, как единственного представителя срочной службы.

       Одетых в  форму «три», благоухающих одеколоном счастливцев отводят на плац перед КПП и вместе с моряками  из других экипажей, тщательно  осматривают. Десяток флотских стиляг, в непомерно широких клешах и зауженных форменках, офицеры   возвращают назад для переоблачения, а с остальными проводится инструктаж о правилах поведения в городе. Из него следует, что нам запрещено пить, курить, нецензурно выражаться в общественных местах, а также вступать в конфликты  с местным населением и представителями других родов войск.

       Затем следует команда «Вольно, разойдись!», и около сотни моряков радостно вываливают за   ворота части.

       Погода на все сто, в карманах есть немного денег – платят нам намного больше, чем сухопутным бойцам  и мы свободны, как ветер, до двадцати трех.

– Полный вперед! –   командует Жора Юркин, взблескивая на солнце старшинскими лычками и сдвигая   на затылок щегольскую бескозырку. Нас ждут великие дела!

       Для начала, весело балагуря и переругиваясь, мы направляемся в городской парк, где с интересом разглядываем памятник борцу с царским режимом Салавату Юлаеву и интересуемся у  Сашки Мингажева, не его ли это предок.

– Не-е-е, – щурит узкие глаза Сашка. Он   был башкир, а я казах.

       Затем  минуем центральную аллею, где молодые мамаши катают в колясках младенцев,  выходим на главную  улицу города с нерусским названием   Лауристини  и направляемся к Дому офицеров.

        Там, в кубическом современном здании, находятся ресторан для офицеров, кинозал, буфет, и один из танцевальных залов, который  нам разрешено посещать.  В нем уже подключают аппаратуру и настраивают  электрогитары несколько  чубатых моряков с бербазы.