Кажется, надо попробовать хоть раз в жизни открыть глаза и посмотреть на семью Келли без розовых или зеленых, как в «Волшебнике из страны Оз», очков. Собственно, цветные очки я давно сняла, но вот глаза открыть до сих пор боюсь. Что толку снимать цветные стеклышки, если глаза зажмурены?
Набрать воздуха побольше и… словно в холодную воду с разбега.
Итак, семья Келли без прикрас.
Если почитать сотни написанных обо мне статей и множество выпущенных биографий, покажется: свадьба с Ренье поделила мою жизнь пополам. До нее я была просто актрисой, пусть и с «Оскаром», просто американкой, пусть и дочерью состоятельных родителей, просто женщиной, пусть и красивой. После я вдруг превратилась из Золушки в принцессу в прямом и переносном смысле этого слова. Получила немыслимое количество всяких титулов, несметные богатства короны (?) и стала одной из красивейших женщин теперь уже Европы.
Не буду сейчас размышлять о том, откуда вдруг взялась красота за несколько дней, если ее не было раньше, и о богатстве тоже не буду, потому что давным-давно жила на собственные средства, а титулы мало что прибавляют человеку, если он пуст сам по себе. А вот подумать о делении стоило бы. Свадьба и впрямь поделила мою жизнь на «до» и «после».
«До» я действительно была стопроцентной американкой, воспитанной американскими родителями в американском духе, умеющей взять себя в руки и добиться желаемого, загнав скромность в дальний угол души и закрыв там на большой-большой замок. Горжусь, что ради этого никогда не становилась наглой и не торговала собой, но упорства и настырности мне всегда хватало. Я была (и остаюсь) Келли до мозга костей.
А стала Гримальди? Нет, не стала. Я стала женой любимого человека, которого в тот момент практически не знала, родила обожаемых детей, сделала все, чтобы маленькое государство, которое мы с Ренье возглавляем, процветало, постаралась наладить отношения со всеми монегасками. Но в душе я осталась Келли.
Что такое «Келли»?
Сначала обо мне самой.
Стефания могла бы сказать, что прекрасно знает о матери все, что только можно знать. С одной стороны, это верно, потому что мельчайший факт наших с Ренье биографий выведан, обсужден и растиражирован, а уж с того времени, как мы стали мужем и женой, и вовсе каждый чих и вздох занесен в регистрационную книгу.
Но ведь, кроме поступков, есть еще мысли, а в свою голову я не допускала никого даже в детстве. Стоит ли допускать сейчас? Я и не допускаю, безусловно, из всего написанного будет отобрано только то, что можно и нужно позволить прочитать. Именно поэтому спешу, прикрываясь головной болью, как ширмой, чтобы никто не сунул любопытный нос в записи.
Нет, это вовсе не потому, что не доверяю близким или пытаюсь солгать им, я должна сначала сама разобраться, что в моей жизни получилось так, а что не так и что или кто тому виной. Это тем более важно, когда у детей уже своя взрослая жизнь и они начинают повторять мои ошибки (удивительно, ведь воспитаны иначе, неужели не в воспитании дело, а в натуре?), а у меня самой поменялись приоритеты, я пытаюсь создать для себя новую, наполненную другими, чем прежде, заботами.
А еще… я не уверена, что моя дочь интересуется нашими с Ренье биографиями. Сейчас модно не принимать всерьез «стариков», даже если эти старики еще молоды.
Я раз и навсегда запретила себе и всем, кто со мной общается, обсуждать и осуждать Келли. Келли – это святое, это неприкосновенно. Почему? Не знаю, это как основа мирозданья, стоит поколебать один кирпичик, может обрушиться само здание.
Я родилась и сложилась как человек в стенах «крепости» под названием «образцовая семья Келли», а то, что в результате пошла своим путем и тем более позволила идти таковым своим собственным детям, скорее результат недогляда со стороны моих родителей. Так, может, неплохо, что меня не замечали, что я была «лишним» ребенком в семье?
Какой прогресс – не прошло и полувека, как я сама себе (пусть шепотом и только в личных записях) разрешила покритиковать Келли! Еще через полвека рискну сказать об этом вслух.
Нет, я не права, это не критика, а попытки понять, что именно в отношении ко мне родителей и сестер пошло на пользу, а что нет. Разобраться нужно, чтобы осознать, что из моего собственного отношения к своим детям помогает им, а что мешает. Благородная цель или попытка оправдать критику? Боюсь, что велика примесь второго. Выпорхнув много лет назад из семьи, я все еще завишу от нее морально, все еще боюсь, что отец подслушает мои мысли и мои робкие попытки хотя бы подумать: «Папа, ты не прав!» Отца давно нет на свете, но я все равно равняюсь на его строгую (и не всегда справедливую) оценку. Но лучше так, чем не спрашивать с себя совсем.
Чего я больше всего боюсь? Нет, не того, что Стефания станет относиться к Ма Келли или к Пегги иначе, ей почти наплевать, а того, к чему меня приведет эта честность в разговоре с самой собой.
Разговаривать с собой трудней всего, потому что быть до конца честной не получается. Себя всегда стремишься оправдать. Да, я поступила не очень хорошо, совершила ошибку или даже небольшую подлость, но ведь это не из злых побуждений! Так получилось… хотела как лучше… не ожидала… в душе-то я хорошая… и подлость эта – вовсе не подлость, а всего лишь маленькая подлючесть, крошечная такая гадость… А если результат получился удручающий, так я же не ожидала…
Стало даже интересно – словно наблюдаешь за собой со стороны. Сумею ли я сама с собой поговорить честно, даже зная, что этого никто не увидит и не прочтет? Если только так… А потом кое-что выписать или суммировать для Стефании. Правильно, ей ни к чему знать все не только о Ма Келли, но и собственной матери тоже.
Почему я стала актрисой? Да потому, что иначе не стала бы никем вообще! Дело не в актерском даровании, я была таковой задолго до Академии актерского мастерства и своих первых ролей на большой сцене или в кино. Этой актерской технике меня научили в Нью-Йорке и Голливуде, а играть приходилось всегда, с самых малых лет.
Чтобы понять это, нужно знать нашу семью – Келли.
Сейчас модно писать мемуары. Наверное, их было модно писать всегда, каждый, кто доживал до определенного возраста и встречался в своей жизни с интересными людьми, считал необходимым рассказать об этом человечеству. Это правильно, я тоже встречалась со многими интересными людьми, но ведь, описывая эти встречи, сначала пришлось бы рассказать о себе самой. Моя биография и без меня подробно расписана по месяцам, кажется, упомянуты даже дни недели, когда я впервые сделала первый шаг (хотя кому об этом вспоминать, мои родители вряд ли зафиксировали в памяти столь неприметное для них событие, я же не Пегги или Келл) или когда снялась для первой рекламы.
Это либо давно известно, либо вовсе не интересно.
Другое дело – биография моего отца. Мне очень хотелось бы написать ее, я обожала и обожаю своего папочку, которого, к сожалению, мы уже потеряли. Ничто, никакое его предвзятое ко мне отношение, никакие нелюбовь и равнодушие не могут ослабить эту любовь. Я Келли, и этим все сказано. Я могла поменять имя, фамилию, гражданство, изменить свой статус, вкусы, даже внешность, но я не могла отказаться от двух вещей – от своей веры (я добрая католичка, и никто в этом не может усомниться!) и от любви к папе.
Даже если он сам не считал меня в полном смысле своей дочерью (не физически, а по духу, поскольку в его глазах я была «слабачкой»), то я все равно полностью его дочь.
Поэтому если я и решусь написать мемуары, то это будет история жизни и успеха (но никак не ошибок!) моего отца, и разве только в качестве приложения – коротко моя собственная биография, как иллюстрация, чего может достичь тот, кого воспитал ТАКОЙ отец.
Я много лет категорически пресекала любые попытки обсудить и тем более осудить принципы семьи Келли, даже сама с собой никогда не осуждала. Сейчас готова (но только для себя!) попытаться понять, что же такое получила и чего недополучила от отца, чего мне не хватало, что мешало и что было обидным.
