Между тем, когда отец и мать, навещая мальчика спрашивали, доволен ли он своим положением, Жозеф никогда не жаловался; обходя молчанием ежедневные посты, ругань и колотушки, он говорил только о своих успехах в музыке; она одна поддерживала его; для нее он забывал все лишения, наказания и несправедливости.

Быть может он повторял про себя, сам того не зная, слова, которые произнес за несколько лет перед тем другой бедный ребенок — Гаэтано Майорано. Этот ребенок приводил в отчаянье своего отца, потому что бегал по целым дням за странствующими музыкантами, никогда не упускал случая послушать в церкви органа и петь в хоре. Органист одной капеллы, заметив постоянные посещения церкви мальчиком и внимание, с которым он слушал певцов, спросил его однажды:

— Ты очень любишь пение?

— О! — отвечал ребенок, с восторгом поднимая руки, — лучше жить без хлеба, чем без музыки!

Органист принял на себя воспитание Майорано, который сделался впоследствии знаменитым певцом, под именем Кафарелли.

Таков по всей вероятности был девиз и маленького Жозефа.

Одаренный кроме того самым счастливым характером, какой только можно себе представить, всегда разговорчивый и остроумный, Жозеф был настоящим утешителем своих сотоварищей, осужденных на те же труды, наказания и лишения.

Однажды Жозефа позвали к наставнику, когда тот обедал. Войдя в столовую, он застал учителя вдвоем с каким-то иностранцем у стола, заставленного блюдами и бутылками, посреди которых возвышалась целая пирамида прекрасных вишен, каких ребенок еще не видывал. Жозеф, войдя в комнату, не отрывал глаз от ягод. Он не ел вишен с тех пор, как взят был в Геснбург, а между тем он страстно любил эти ягоды и в Рораме имел полную возможность лакомиться ими из сада соседа-кузнеца. Иностранец, заметив маленькую слабость Жозефа, обещал угостить его вишнями если он споет что-нибудь. Жозеф охотно исполнил просьбу иностранца и спел с таким воодушевлением музыкальный отрывок на слова св. писания, с каким никогда ему еще не случалось петь в хоре.

— Прекрасно! — сказал иностранец, разрушая пирамиду и давая маленькому певцу изрядную порцию вишен.

— А не хочешь ли ты ехать в Вену?

— В Вену? — спросил ребенок с полным ртом вишен, — это для того, чтобы петь?

— Да, в большой церкви.

— Если так, то я очень охотно поехал бы туда.

— В таком случае, уложи свое платье; ты сегодня же вечером отправишься туда с учителем пения Рейтером.

Рейтер был учителем пения в капелле св. Стефана, лучшей капелле Вены. Геснбургский учитель уступал лучшего своего ученика из желания угодить своему влиятельному собрату.

Таким образом, Жозеф двенадцати лет был взят в Вену; хотя и там он должен был работать без отдыха, но Рейтер по крайней мере не бил своих учеников и не морил их голодом, а при таких условиях труд не был тяжел для Жозефа.

Кроме того, Рейтер, как образованный музыкант, преподавал своим ученикам теорию музыки; благодаря этому они могли делать весьма серьезные успехи. Жозеф работал с большим усердием, так что вскоре уже приобрел себе известность между любителями пения. Маленький певец капеллы св. Стефана отличался в хоре своим прелестным голосом, правильным произношением и глубоким музыкальным пониманием. Достаточно было года, чтоб Жозеф обратил на себя всеобщее внимание. Но он не ограничился своими первыми успехами; искусство исполнять чужие музыкальные произведения не удовлетворяло его; ему хотелось сочинять самому.

Он писал целые страницы под диктовку собственного воображения и сам восхищался своими произведениями. «Я тогда думал, — говорил он уже в старости, — что чем больше испещрена бумага нотными знаками, тем лучше и самая музыка».

Сначала он сочинят, не говоря никому ни слова, потому что, как только миновал первый энтузиазм маленького композитора, инстинкт подсказал ему все недостатки его собственных произведений. Но когда одно из произведений показалось Жозефу удовлетворительным, он решился показать его учителю.

— Ого! — сказал Рейтер, смерив ироническим взглядом своего ученика, — ты хочешь уже сочинять!

— Я пробую… — пробормотал сконфуженный Жозеф.

— Пробовать не запрещено; но от пробы до успеха еще далеко.

— Надо же когда-нибудь начать, — сказал Жозеф.

Рейтер пробежал тетрадь и, возвращая ее Жозефу, сказал:

— Плохо по содержанию и кроме того везде ошибки в гармонии; учись, мой милый! Ты будешь сочинять, когда усвоишь все то, что нужно для этого.

Этот неодобрительный отзыв не привел Жозефа в уныние; напротив, он еще с большим рвением стал работать, чтобы усовершенствоваться в понимании законов гармонии, и продолжал свои музыкальные опыты.

Прошло шесть месяцев. В продолжение этого времени много было исписано нотной бумаги без ведома Рейтера, и молодой композитор снова попытался узнать мнение своего наставника.

— Кое какие успехи, — сказал на этот раз Рейтер, — но это далеко еще не то, что называется самостоятельным произведением. Учись, Жозеф, учись!

Жозеф еще усерднее принялся за занятия, так как последний отзыв Рейтера был уже гораздо снисходительнее.

Через месяц он представил еще одно произведение Рейтеру; тот ничего не прибавил к своему прежнему отзыву и снова повторил:

— Кое-какие успехи, но еще далеко не то, что называется самостоятельным произведением.

В продолжение двух лет, Жозеф каждый месяц представлял свои произведения на суд Рейтера, который продолжал повторять свой прежний ответ; однако Жозеф, не теряя надежды, постоянно изучал теорию музыки, потому что все эти «кое-какие успехи, — думал он, — присоединяясь к предыдущим, когда-нибудь приведут к окончательному развитию моего таланта; настанет же, наконец, то время, когда я в состоянии буду написать самостоятельное произведение».

Выжидая тот счастливый день, когда Рейтер изменит свою обычную ответную фразу, Жозеф упустил из виду одно обстоятельство.

Он достиг уже того возраста, когда голос его стал меняться; переходный период, когда голос теряет тонкость звука, свойственную детскому возрасту, и переходит в звук более густой и низкий, довольно продолжителен; в это время малейшее усилие при пении очень опасно, так как нет ничего легче как надорвать голос именно в этот переходный период. На шестнадцатом году Жозеф вынужден был оставить капеллу, так и не дождавшись окончательного приговора Рейтера.

Выброшенный судьбою, без всяких средств и житейской опытности, на мостовую большого города, сын колесника не потерял однако веру в результаты своего упорного труда; он был уверен, что добьется чего-нибудь. Однако борьба с нуждой в течение двух лет была в высшей степени изнурительна для молодого человека. Проживая в тесном чердаке на жалкие гроши, зарабатываемые игрою на органе в частной капелле, не имея даже приличного платья для того, чтобы ходить в дома давать уроки, Жозеф все-таки работал и работал. Одно произведение следовало за другим. Он играл свои сочинения на органе, который был ему поручен, но никто не знал имени композитора. Надежда поддерживала его, ласкала обещаниями в будущем… «Без хлеба, но не без музыки», стало теперь более, чем когда либо его девизом.

Таково было неприглядное положение Жозефа, когда случай столкнул его с знаменитым поэтом того времени, Метастазом; о нем мы теперь и скажем несколько слов.

Лет за двадцать до рождения Жозефа, у некоего золотых дел мастера в Риме находился в обучении маленький мальчик, по имени Трапасси, сын солдата. До вступления в обучение мальчик выучился читать, и чтение сделалось его страстью. Сначала он читал все, что попадалось ему в руки, но, случайно напав на произведения Торквато Тассо, великого итальянского поэта, он превратил чтение всех других книг. Один только Тассо интересовал его; выучив наизусть лучшие произведения знаменитого поэта, мальчик восторженно декламировал их. Декламация, в свою очередь, породила в ребенке поэтическое вдохновение и незаметно побудила его к стихотворным опытам.

Трапасси отличался чутким сердцем и обладал остроумием; поэмы Тассо выработали в нем понимание гармонии и стихосложения; прибавим в этому, что он имел счастье родиться в такой стране, где люди, принадлежащие к самому невежественному классу, по врожденному инстинкту, способны понимать поэтические и художественные красоты.