- Кравчий нальет тебе вина, Гомбург, - хмуро сказал маркграф с нижнего конца стола. Так ли он угощал его, бывало! Какая перемена!

Но когда кравчий во исполнение хозяйского приказа принялся разливать по кубкам пенную влагу и подошел к Отто (который потянулся к нему со всем пылом юности), гнев маркграфа не имел границ. Он набросился на сына; он опрокинул чашу с вином на безупречный его жилет; и, отвесив ему три или четыре удара, которые сшибли бы с ног и буйвола, но лишь заставили вспыхнуть нашего отрока, маркграф взревел:

- Как? Пить вино? Угощаться? Да кто, ч-т побери, тебе это позволил? - И на нежные щеки юноши вновь посыпались страшные удары.

- Людвиг! Людвиг! - взвизгнула маркграфиня.

- Уймитесь, мадам, - взревел князь. - Клянусь святым Буффо, или уж отец не смеет поколотить свое родное дитя? Свое родное дитя! - повторил маркграф с криком, почти со стоном несказанной боли. - Ах! Что я говорю!

Сэр Людвиг глядел на него пораженный; сэр Готфрид (по правую руку от маркграфа) зловеще улыбался; юный Отто был так взволнован происшедшим, что на лице у него не было написано иных чувств, кроме полного смятения; однако бедная маркграфиня отворотила лицо и покраснела, почти как рак, соседствовавший с палтусом у нее на тарелке.

В те суровые времена, как мы знаем, подобные ссоры средь славных рыцарей были отнюдь не редки; и Людвиг, частый свидетель тому, как маркграф запускал бараньей ногой в оплошавшего челядинца либо низвергал содержимое соусницы на маркграфиню, счел, что это не более как обычная вспышка его достойного, но не в меру буйного друга, и положил за благо переменить беседу.

- А как поживает мой друг - доблестный рыцарь сэр Гильдербрандт? спросил он.

- Клянусь святым Буффо, это уж слишком! - взревел маркграф и в самом деле бросился вон.

- Клянусь святым Буго, - сказал его друг, - славные рыцари, высокородные сэры, что приключилось с моим дорогим маркграфом?

- Небось носом кровь пошла, - сказал Готфрид и ухмыльнулся.

- Ах, мой добрый друг, - промолвила маркграфиня, не в силах совладать с охватившим ее волнением, - боюсь, вы подлили масла в огонь, - после чего она подала знак дамам, и они поднялись и удалились пить кофе в гостиную.

В это время воротился маркграф, несколько овладев собою.

- Отто, - проговорил он строго, - отправляйся к дамам; не пристало мальчику оставаться с доблестными рыцарями после обеда.

Высокородный отрок покинул комнату с видимой неохотой, а маркграф, севший на место супруги во главе стола, шепнул сэру Людвигу:

- Гильдербрандт прибудет сюда сегодня на пир в честь твоего возвращения из Палестины. Мой добрый друг - мой истинный друг, мой боевой сотоварищ, сэр Готфрид! Не дурно поглядеть, как бы музыканты не напились да пышки не переспели.

Сэр Готфрид, схватив на лету слова своего благодетеля, подобострастно поклонился и вышел.

- Сейчас ты все узнаешь, мой добрый Людвиг, - сказал маркграф и бросил на друга надрывающий сердце взор. - Видел ты Готфрида, только что покинувшего покои?

- Да, видел.

- Ты как будто усомнился в его достоинстве; но поверь, о Людвиг, сей Готфрид - славный малый и мой верный друг. Да отчего бы и не быть ему моим верным другом? Он мне близкий родич и наследник всех моих владений. Если у меня (здесь черты маркграфа снова исказились непереносимой мукой), если у меня не будет сына.

- Но мне еще не случалось видать мальчика более цветущего здоровьем, отвечал сэр Людвиг.

- И, однако же, - ха-ха! - может статься, что скоро у меня не будет сына.

Маркграф опрокинул за обедом не один кубок вина, и сэр Людвиг, разумеется, подумал, что его доблестный друг сильно захмелел. В этом: старался он от него не отстать; ибо суровый боец тех времен не отступал ни пред нечестивым, ни пред пенной чашей, и не одну буйную ночь провел наш крестоносец в Сирии с Ричардом Львиное Сердце, с его соратником Готфридом Булъонским, - какое! - с самим неустрашимым Саладином.

- Знавал ли ты Готфрида в Палестине? - спросил маркграф.

- Знавал.

- Отчего же тогда ты его не приветил как подобает теплым дружеским объятьем? Уж не оттого ль, что Готфрид беден? Ведь тебе известно, что знатностью рода он не уступит и тебе, мой сиятельный друг!

- Что за дело мне до его рода и до его бедности! - отвечал честный рыцарь. - Как это сказано у миннезингера? Ух, черт, вроде "богатство штамп на золотом, а сами мы - золотая монета". Так знай же, Карл Годесбергский, что сей Готфрид - неблагородного металла.

- Клянусь святым Буффо, ты клевещешь на него, милый Людвиг.

- Клянусь святым Буго, милый Карл, то, что я говорю, - истина. Малый был известен в стане крестоносцев, и известен постыдно. До того как пристать к нам в Палестине, завернул он в Константинополь и научился тамошним уловкам. Он плутует в кости, - да-да! - и он конский барышник. Он обыграл на пять тысяч марок простосердечного Ричарда Английского в ночь пред штурмом Аскалона, и я поймал его на месте с краплеными козырями. Он сбыл гнедую кобылу Конраду Монт-Серра, а сам запалил ее, негодяй.

- Как? Ты хочешь сказать, что сэр Готфрид нечист на руку? - вскричал сэр Карл, сдвинув брови. - Ну, клянусь святым заступником Буффо Боннским, всякого, кроме Людвига Гомбургского, я б за такие слова вспорол от черепа до самого брюха!

- Клянусь святым Буго Катценелленбогеном, я готов подкрепить свои слова кровью сэра Готфрида, но только не твоей, старый боевой собрат. И надо отдать плуту должное - он малый не промах. Святой Буго! И ведь он отличился под Акром. Но такая уж у него была слава, что, невзирая на доблесть, его выгнали из войска и даже капитанский патент не разрешили продать.

- Про это я слыхал, - сказал маркграф. - Готфрид мне обо всем поведал. Вышла какая-то глупая пьяная стычка, - глупейшая штука, поверь мне. Гуго Броденельский не пожелал, чтобы на столе была черная бутылка. Готфрид разгневался и, говоря по правде, просто-напросто запустил этой бутылкой в сиятельную голову. Отсюда его изгнание и нежданное возвращение. Но ты не знаешь того, - продолжал маркграф, тяжко вздыхая, - какую услугу оказал мне достойный Готфрид. Он раскрыл мне глаза на изменника.

- Ну, пока еще нет, - отвечал Гомбург с усмешкой.