Районное начальство нашло для себя простое и удобное решение. Как-то секретарь райкома пригласил прогуляться в лес. Там росли реликтовые осины, их толстые гладкокожие стволы напоминали античные колонны. Было много дубов, из которых здесь любили строить дома. Правда, молодые пары переставали селиться в дубовых хатах, предпочитая комнаты в курских общежитиях. Но самое интересное поджидало по дороге. В чистом поле на большом расстоянии друг от друга стояли служебные автомашины. Номера, конечно, не разглядеть, но наш водитель по каким-то признакам определял, за кем конкретно они закреплены. Районные чиновники вместе с приятелями утоляли жажду на заснеженном поле, подальше от горожан.

…Передо мной лежит старинная «Энциклопедия промышленных знаний». Там напечатано: «В России употребление хлебного вина привилось позже, чем в Европе». Тогда считали, что умеренное питьё придает «бодрость и энергию, усиливает функции тела», в том числе желудка, сердца, кровеносной системы и т.п. Когда Энциклопедия вышла, коварный характер зелёного змия ещё не был достаточно изучен.

Я работал в пяти газетах: «Московский комсомолец» (трижды в разные годы), «Вечерняя Москва», трёх районках и в семи журналах «Изобретатель и рационализатор», «Юный техник», «Журналист», «Огонёк», «Человек и закон», «Советский Союз» и издававшемся для заграничных мальчиков и девочек журнале «Миша». Прошёл все должностные ступеньки – от гонорарщика до главного редактора. Длинный непредсказуемый путь. Кто знает, что ждёт тебя за каждым поворотом? Приглашаю попутешествовать вместе.

Часть I. Ищите да обрящете

Эвакуация в Сталинград

На Волгу и обратно

Я родился в апреле 1938 года. Первое воспоминание – налёт немецкой авиации на Москву летом 1941 года. В комнате один – папа и мама, по-видимому, ушли на дежурство. Разбуженный хлопками зенитных выстрелов, кричу от страха, бегу к окну и вижу, как падает подбитый фашистский самолет… Через несколько дней сотрудников института, где работает отец, вместе с семьями эвакуируют в Сталинград – подальше от рвущегося к столице врага.

В посёлке под Сталинградом мама днём иногда уходила дежурить, и тогда отец брал меня с собой на работу. Если в цех наведывалось начальство, меня прятали в нижний ящик верстака, дно которого заранее было устлано древесной стружкой. Однажды мама взяла с собой на рынок. Неожиданно началась бомбёжка. Толпа бросилась бежать к выходу. Мама прижала меня к забору и легла рядом, чтобы защитить от пинков.

С едой было плохо. Варили и ели обмолоченную пшеницу. Хозяйка тайком продавала молоко – для ребёнка. Тайком – потому что кое-кто ждал прихода фашистов. Некоторые из местных жителей открыто презирали нас за то, что мы москвичи, и, следовательно, по их представлениям, до войны жили лучше. Из одежды отец особенно дорожил драповым пальто с бобровым воротником. Теперь он отправился на базар обменять его на что-нибудь съестное. Загорелый торговец протянул большую чашу зерна:

– Бери, пока даю. Хорошее пальто, но тебе здесь оно больше не понадобится. А так хоть раз-другой поешь досыта.

Отец помогал военным ремонтировать и переделывать армейские радиостанции. Когда выяснилось, что немцы идут к Сталинграду, и институт вот-вот эвакуируют обратно в столицу, военное командование предложило ему остаться: здесь он сможет принести фронту больше пользы. Запросили Москву. Та потребовала проконтролировать возвращение ценного сотрудника вместе с семьёй в столицу.

Ехали медленно, с длительными остановками, но не в населённых пунктах, а в чистом поле. Навстречу мчали военные эшелоны. При задержках мама стояла с винтовкой у двери вагона – охраняла перевозимый секретный груз. Став взрослым, я разузнал у отца, какие чувства он тогда испытывал.

– Трудно поверить, – говорил он, – но я был счастлив. Никакого начальства рядом. Оружие с собой, нападут – отобьёмся, а главное – едем домой, к прерванной работе.

Однако в Москву пустили только отца – в институт, он же «почтовый ящик».

Папенькин сынок

Позднее я не раз расспрашивал отца о столь неожиданной эвакуации. Он считал – маршрут был выбран правильно: кто же предполагал, что немцы направятся к Волге. Но в то же время подчеркивал, что была неразбериха, а, может, и ещё что похуже. Во всяком случае специалистов, создававших передающие и приёмные устройства радиолокаторов, разделили на две группы. Одну направили на Урал, другую – в Сталинград. А ведь они друг без друга полноценно работать не могли.

Мой родитель всегда ощущал себя военным инженером. Он никогда ничего не рассказывал о работе – секрет. О войне тоже распространяться не любил. А если и говорил, то что-нибудь совершенно неожиданное. Например, как в первые дни кампании чекист привёл неизвестного в штатском, попросил помочь, и, откозыряв, удалился. Неизвестный сказал, что нужно сверхсрочно разработать устройство, которое могло бы с помощью посланного из Москвы радиосигнала взрывать заряд, в какой бы точке страны он ни находился. Наутро незнакомец получил схему, собранный из того, что оказалось под рукой, опытный образец, инструкцию к употреблению. Внимательно осмотрел и вдруг вынул деньги:

– Возьмите, пожалуйста, очень прошу. Я знаю, как сейчас тяжело. А провести официально – значит нарушить тайну.

Отец подозревал, что взрывы в занятом немцами Минске не обошлись без его участия… Это был единственный «левый» гонорар, когда-либо полученный военным инженером.

Помню, кто-то расхваливал американскую технику, которую мы получали по лендлизу.

– Отличная была техника, – согласился отец. – Видел, как во Владивосток привозили «Виллисы», чтобы отправить их морем обратно в Штаты. Машины заранее ремонтировали, думали вернуть, как положено, в полном порядке. А американцы их прямо в порту под пресс – чтобы перевозка металла обошлась дешевле. Как я тогда жалел, что с собой пистолета не было…

Военный инженер приехал в Севастополь на следующий день после освобождения. По его словам, в городе оставалось лишь одно неразрушенное здание, и его поселили на выпущенном в Америке торпедном катере. Удобная каюта, а главное – окружение: молодые моряки-смельчаки, и с питанием проблем никаких. Несмотря на предупреждение, отец искупался в море и подцепил какую-то тяжелую болезнь. Его срочно отправили в госпиталь. Вернувшись домой, он долго вспоминал разрушенный город, а прежде всего – молодых торпедистов. И объяснял, что эти ребята лишь чудом могут избежать смерти. Их задача – подойти к вражескому кораблю поближе, выпустить торпеды, развернуться и умчаться как можно дальше. Обычно в этот момент катер и настигали вражеские снаряды.

Изобретение, над которым работал военный инженер, позволило бы обнаружить и определить координаты вражеского судна на большом расстоянии и уничтожить его с помощью артиллерии или авиации. И эту задачу отец успешно решил.

Иногда меня называли маменькиным сынком: не ругается, не дерётся, не учится курить. Но на самом деле я рос папенькиным сынком, именно он был в семье главным авторитетом.

…Сижу, как зачарованный. Отец читает вслух Жюль Верна. Мы вместе следим за капитаном Немо, обсуждаем его приключения, спорим. Папа и сын увлечены одинаково. Такие часы, даже минуты, выдавались редко. Заниматься воспитанием отцу было некогда – он не то что дома, в Москве мало бывал. Всё по морям, по волнам, в дальних командировках.

Ещё до революции отцу подарили сломанную настольную электрическую лампу. Он её починил, а после 1917-го года выучился на монтёра. В сарае долго хранились «когти». Прикрепив их к обуви, можно было легко и быстро взобраться на любой столб. Потом монтёр-электротехник превратился в страстного радиолюбителя, стал инженером, изобретателем. Но всё это было далеко впереди.

Отец не любил спорт, зато охотно занимался физическим трудом. Помню, как во время жизни в Домодедово он без видимых усилий поднимал и нёс четырёхпудовые мешки. Участок под картошку вскапывали сообща, но главным закопёрщиком, конечно же, был папа. Он же развёл малину «Мальборо» и чёрную смородину, которую не любил, но мама настаивала – витаминов много.