Гостей не намечалось никаких.

Разве что какие-нибудь электрики-сантехники?.. Стоп, сегодня же воскресенье.

Сердце вдруг замерло и потом начало часто-часто бухать в грудную клетку.

Уймись, сердито приказала ему Нина, идя по коридору. Чего выдумываешь?.. И глянула в глазок.

И вздохнула – то ли с облегчением, то ли разочарованно. Попробуй, пойми женское сердце, говорил когда-то один старый знакомый…

На пороге стояла Ирка – длинный зелёный сарафан, расшитый по подолу диковинными цветами, плетёные браслеты на изящных сухих запястьях, русая коса через плечо, чуть близорукие зелёные глаза. Самодельная лоскутная сумка в контраст сарафану.

Ирка всегда оставалась Иркой – в городе ли, в поселении. Самобытная, чуть простоватая, с виду этакая «девочка-припевочка», а на самом деле – натура сложная и поэтическая. И очень добрая. Ирка-миротворец, как её прозвали друзья-поселяне.

– Ну, привет, – улыбнулась она и сняла с плеча сумку. – На порог-то хоть пустишь? Я нажарила твоих любимых пончиков!

– Только я могу купиться на пончики, – усмехнулась Нина, приходя в себя от неожиданности. – Правда, не всякие, а только твои. Привет, – она обняла Ирину и поцеловала в щёку. – Давай, заходи…

В тесной кухоньке с трудом помещались стол, плита, посудный шкафчик и втиснутая в угол мойка. Нина плюхнула на плиту чайник и привычно уселась на широкий подоконник. Ирка пристроилась за столом, достала пакет с пончиками. Выложила на тарелку аппетитные румяные колечки со следами сахарной пудры. Нина, только что выпившая чашку пустого кофе, ощутила, как рот наполняется слюной. Иркины пончики… Но где-то внутри тенькнул знакомый колокольчик. Ирина редко появлялась в городе, разве что навестить родных или что-то купить. Она почти безвылазно жила у себя на поместье, утверждая, что там ей настолько хорошо, что никуда не тянет. Родные очень любили её и помогали, чем могли, хотя сами пока не решались оставить городскую жизнь. Но Ира Протасова – художница, рукодельница, на все руки мастерица, действительно не нуждалась в бешеных и суматошных городских ритмах. Её работы на поместье стали ещё вдохновеннее, ещё поэтичнее. Один из поселян-соседей помог ей организовать собственный небольшой сайт, а давняя подруга семьи Протасовых периодически пристраивала её творения в сувенирные магазинчики, где они охотно раскупались. Люди уже начинали спрашивать работы Ирочки Протасовой. Что-то было в них, в этих картинках, шкатулочках, тарелочках и досочках, расписных платках-парео и вышитых рубашках… Что-то тёплое, живое, настоящее.

Такая вот она, Ирка.

И она явно не просто так сейчас сидит у Нины на кухне…

Ирка трещала весело о погоде, покупках и всякой прочей ерунде, и Нина поддакивала ей и в нужных местах улыбалась. И ждала.

– Мы соскучились по тебе, – вдруг, без всякого перехода, тихо сказала Ира. – Мы всё ждём, ждём. А Аня говорит, что это она во всём виновата.

Вот оно.

Приехали, Нина Савельевна. Вылезайте, конечная. Поезд дальше не пойдёт…

– В чём это она… виновата? – подняла она, наконец, на Ирку смятенные чёрные глаза.

Ира молчала, разглядывая нарисованные на клеёнке фрукты. Над кружкой с остывающим чаем вился тонкий парок. За приоткрытым окном лениво шелестел размякший на солнце старый тополь.

– В том, что ты… депресснячишь, – вымолвила Ирина, и в кухне снова повисло тяжёлое молчание.

Надо было сопротивляться. Надо было возмутиться – громко, решительно; рассердиться всерьёз – мол, что за несусветная чушь! Да как вы подумать могли такое! Подруги, называется! Нина уже открыла рот, но захлебнулась первым же глотком воздуха. Тоска привычным горьким обручем сдавила грудь. Всё ведь именно так и обстоит. И зачем лицемерить? Зачем притворяться перед самыми дорогими людьми? Разве так поступает Любовь?

Так поступают трусы.

Нина была хорошо осведомлена о своих недостатках, но трусости среди них вроде бы не числилось… вплоть до этой весны. Кажется, прокуратор Иудеи что-то такое говорил о трусости… что-то крайне неприятное.

Поэтому она сползла с подоконника и уселась с другого торца стола. Подпёрла руками голову, помассировала неприятно ноющие виски.

– Ира, – сказала она мрачно. – Я понимаю прекрасно, что ты с самыми благими намерениями… но не знаю, что тебе на это сказать. Знаю только, что в душе у меня полный кавардак… и я не могу с этим… хм… пожалею твои нежные уши, ехать к беременной Аньке и делать вид, что всё нормально…

Она вдруг осознала, что на глазах закипают жгучие, злые слёзы и задрала голову в потолок. Это всё Ирка, яростно подумала она, с её вселенской добротой!.. Все они белые и пушистые, одна я со своей тоской и одиночеством, словно мрачный холодный монстр в океанской пучине… Никому не нужное пустое место.

– Ты думаешь, ты одна такая, кому чужое счастье… как ком в горле?.. – вдруг тихо спросила Ира, и когда до Нины дошёл ошеломляющий смысл сказанного, она столь резко опустила голову, что жалобно хрустнула шея.

Ирина смотрела печальными зелёными глазами.

– Уж не хочешь ли ты сказать… – начала Нина недоверчиво, но Ирина вдруг встала и уставилась в окно невидящим взглядом.

– Нина, – сказала она с неприсущей ей твёрдостью. – Нам всем пора уже замуж. Пора девичества закончилась. Всему своё время, и нам уже пора. Просто мы немного заигрались в девчонок-подружек. Всё это было хорошо, но времена изменились – пора меняться и нам. Зависть, конечно, нехорошее чувство, но вообще-то нужное. Оно даёт тебе понять: так, дорогая, ты хочешь того же что и у неё, так ведь? Так действуй! Встряхнись! Иначе я тебя съем. Вместе с твоей дружбой…

Она повернулась, взглянула и мягко, и одновременно строго – как учительница на расшалившуюся первоклашку, и продолжила:

– Пойми, Нина, мы все останемся подругами – настоящими подругами только в одном случае. Сама догадаешься? Или подсказать?

Нина с мрачной усмешкой откинулась на спинку стула и сложила на груди руки.

– Когда все станем добропорядочными семейными матронами с кучей детишек, ты хочешь сказать?

– Не обязательно с кучей. Но с детьми, да. И с мужьями. И… с поместьями.

Нина сморщилась, будто целиком разжевала лимон.

– Ну вот, приехали… – пробормотала она. – Опять я со своим свиным рылом в калашный ряд…

– Неправда! – горячо воскликнула Ира и даже подалась к ней всем телом. – Я прекрасно знаю весь этот твой напускной цинизм. Мол, не верю я в сказки, и это всё не про меня. Про тебя! И про меня. То, что у Аньки получилось – это её личная победа, её результат. Она молодчина, ты знаешь, через что ей пришлось пройти, но она точно знала, чего хочет, и сложа руки не сидела. И нам нельзя, Нинуля, сложа руки сидеть… Надо действовать.

– И что, как ты намерена действовать, чтобы всё-таки охмурить Сашку? – невинно поинтересовалась Нина и тут же пожалела об этом.

Подленько получилось, чего уж там…

Ирка будто обмякла, глаза снова подёрнулись печальной дымкой. Вернулась на место и отхлебнула остывший чай.

Нина, сгорая от стыда, включила плиту подогреть чайник.

– Прости меня, Ириш, – пробормотала она, не глядя на подругу. – Я, как видишь, злая стала совсем…

– Да нет, – вяло ответила та. – Злая, да честная. Я сама уже себя задолбала с этим Сашкой. Я очень хочу отцепиться от него, – она подняла на Нину затравленные глаза. – Только соберусь – а он опять мимо проходит, а я опять…

Она спрятала лицо в ладони. Нина уныло молчала, не зная, что сказать, и не умея утешить. Утешать вообще не её специальность – только разве что правду-матку резать, отчего и подруг-то, кроме Аньки с Иркой, у неё так и не состоялось. Какие уж тут подруги с ядовитым жалом вместо языка…

– Но я намерена действовать, – подняла вдруг голову Ирка. – Проедусь по стране, по всем слётам, которые ещё на это лето остались. Денег подкопила немного, да и родные не оставят. В конце сентября побываю на дольменах на «Восхождении», а потом домой. Короче, Нинка! Я еду искать жениха, – она весело рассмеялась, и в глаза её вернулось лучистое тепло. – Челюсть-то с пола подбери! – И рассмеялась ещё громче.