========== 1. ==========
Шани Эйвери.
США, Вайоминг. 17 марта 2005 года.
Шани не нравилось в Вайоминге. Они приехали туда около полугода назад, прямо на карикатурное начало нового учебного года, когда Шани вновь попала белой вороной в полностью сформированный класс. Ну, как белой – в её случае более применимо слово золотистой, а трудностей с коммуникацией у неё никогда не было.
Шани любили. Любить её было просто, словно дважды два: так любят красивую карамельную конфету в блестящей обертке, так любят яркость золота на ткани из бронзовых нитей, так любят лукавость под темной тенью ресниц, так любят сияюще-легких бабочек с мерцающими диковинными крыльями в ослепительно-прекрасном полёте.
Но ей тут всё равно не нравилось.
Вайоминг был для неё чем-то вроде наказания: пахнущий солнцем, соком зеленой травы, дурманом песочного детского сна; пылающий гарью горькой пыли на извилинах тонких дорог, карамельным попкорном в старом кинотеатре на уоллс-стрит и полный шипящими пузырьками из жестяной банки с колой.
Шани как раз такую и пьет – тягучую вредную сладость с легким привкусом лета на кончике языка. Перекатывает во рту белую пластиковую трубочку с синими полосками и – как забавно! – отметинами своих же зубов. Ведет светлыми пальцами по острому краю открытой на скорую руку банки и морщит усыпанный тонкими веснушками нос, щурясь на солнце, будто кошка.
Ей, наверное, около двадцати лет, но на деле – не больше томных пятнадцати в отражении запыленных прозрачных витрин стареньких магазинов.
Вайоминг – город вечных восьмидесятых, а Шани в нем напоминает то самое киношное представление типичного подростка со сложным характером (и немного психологическими проблемами, но это останется за кадром).
И, да, ей не нравится Вайоминг.
Наверное, ей не стоило так сильно дразнить Ника в прошлый раз – август прошлого года запомнился ей горячкой школьной вечеринки в новом ночном клубе специально для непослушных деток, вкусом первой (или нет) текилы на языке и соли на лентах вен хрупких запястий, спущенной с одного плеча мокрой майкой, тонкой бретелью розового лифчика с мелким кружевом, влажным языком по изгибу белой лебединой шеи, проворностью чужих пальцев под краем трусиков, долгими жадными поцелуями и хриплостью пьяных стонов.
Август прошлого года запомнился ей почти-что-сексом-с-одноклассником, если бы Ник не вернулся домой в самый неподходящий момент вечера.
И, естественно, очередного кавалера содрали буквально с неё же (хватит врывать в мою спальню без стука, Ник, это мерзко!); безжалостно вытащили из дома (хэй, он ничего не сделал, оставь его!); явно выбили пару зубов (да хватит тебе, мы же не трахались, право слово!); и, безусловно, её беспомощностью – когда раздраконенный опекун с особой нежностью топил свою подопечную в ванной, заломив руки и хладнокровно нагнув визжащую школьницу над раковиной, помогая смыть яркий вульгарный макияж с юной лукавой мордашки и освежиться после употребления алкоголя.
Шани, собственно, этой его тяги к воспитанию не оценила – дулась на папашу ещё пару дней, а когда узнала, что он взбешен настолько, что принял решение снова уехать (ну что за хрень, она же только начала развлекаться!), то и вовсе закатила масштабную истерику со слезами (настоящими, между прочим), битьем посуды (тарелка с хлопьями), криками (как ты можешь так поступать!), и даже пыталась жаловаться Мэри, но всё это дело Ник свернул оперативно, так что новый учебный год (до которого на момент инцидента оставалась всего неделя) Шани начала в новом городе, новом классе и с новыми друзьями.
Точнее, не друзьями, а подругами – Ник был забавен в своей странной наивности, что она испытывает влечение исключительно к мальчишкам (парням или мужчинам, какая гадость), так что, когда Шани зашла в класс и поняла, что это, черт побери, женская гимназия – она пришла в восторг. Он запустил волчицу в загон к овцам.
Нет, на самом деле гимназия не была женской. В ней было два отделения – для девочек и мальчиков соответственно, и пресекались они только на паре общих уроков, внешкольных занятия типа театральных постановок и осознанного нарушения запрета сближения.
Забавно, но Шани радовала Ника примерным поведением целый сентябрь и октябрь, усиленно присматриваясь к одноклассницам. А в ноябре она начала целоваться в женской раздевалке с главной стервой класса – у Лоры были длинные темные волосы, густо накрашенные глаза небесно-синего оттенка под росчерками изумрудной подводки, красивые длинные пальцы с ногтями средней длины и короткая джинсовая юбка. А под юбкой – алое кружево стринг; Шани и это успела тщательно проверить и изучить.
Сейчас она возвращалась домой чуть раньше обычного. Точнее, хм… Шани была сегодня только на первых двух уроках, а на остальных их с Лорой и след простыл – они сбежали через открытое окно женского туалета и сбежали в кино на самый ранний сеанс – черно-белая картина романтичной мелодрамы на экране, сырные шарики, соленый попкорн, баночки с колой, розовая жвачка, пустой безлюдный зал. И Лора, чертова Лора – шелковистость волос, томность глаз, мягкое переплетение пальцев, сладкий сигаретно-конфетный поцелуй, жар-жар-жар, смех, стоны, зубы смыкаются на белом обнаженном плече.
Шани славно провела этот день – сначала немного в школе, потом в кино, потом у Лоры дома. Жаль только, что долгожданная ночевка сорвалась, или не совсем сорвалась – Ник не брал трубку, так что Шани нехотя ползла отпрашиваться лично, прекрасно зная, что у папаши сегодня выходной (и завтра тоже).
Она вытаскивает трубочку изо рта, размыкая губы и пачкая их нюдом розовой помады и небрежно бросает в корзину с мусором. Вытаскивает из рюкзака розовую пластинку сладкого бабл-гама и кладет под язык.
— Ни-и-и-и-к, — тянет Шани капризно.
Она бросает рюкзак прямо на пороге, стряхивает белые кроссовки с розовыми лентами шнурков на пол и останавливается пред зеркалом.
— Merde (дерьмо), — вздыхает Шани, глядя на размазанную под глазами тушь и лезет в ящик в поисках ватных дисков. Стирает испорченный макияж парой легких касаний и удовлетворенно хмыкает, прежде чем самодовольно кивнуть самой себе – по ней не сказать, что полчаса назад они с Лорой принимали совместную ванну, а выдать могут лишь незамеченные кровяные засосы на шее, впрочем, спрятанные золотом накрученных локонов.
— Ник-Ник-Ник, — частит Шани ещё более капризно, поднимаясь наверх по лестнице и нарочно топая. Она видела его тачку перед домом, что за черт?
Белокурость ангельских прядей, сияние золотисто-карих глаз и розовый пузырь жвачки на невинно-нежных губах – вот она, его бесконечно игривая Шани с ветром в голове. Поэтому она совершенно не думает, когда царапает длинными ногтями дверь в спальню Ника, а после, не дождавшись ответа, нагло распахивает её сама (он тоже так делает; она что, хуже?).
И уж чего она не ожидает увидеть – так этого самого Ника. Полуобнаженного, с запрокинутой назад головой, с закушенной нижней губой и… Ого!
Ладно Ник, а вот это что такое?
— Ты что, трахаешь мою учительницу? – едва ли не радостно восклицает Шани, — мерзость!
Это действительно её учительница, более того – классная руководительница, пример для подражания, занудная сука, вредная тварь, надменная преподавательница классической литературы (со взором горящим), Элиза Лоуренс, которую Шани узнает по длинным пшеничным локонам.
— Фу, мадемуазель Лоуренс, вы же помолвлены, — хихикает Шани, — какой развра-а-а-ат, грязь и порок. Клянусь, мой публичный поцелуй с Лорой – ничто по сравнению с этим! – нахалка перекатывается с пятки на носок, и вновь разражается звонкими смешками; тянет издевательскую усмешку, — а я и не знала, что вы у нас putain (шлюха), — добавляет она с особым злорадством, — хотя ладно, не буду мешать.
Отвратительно. Зато теперь она может свалить ночевать к Лоре без объяснения обстоятельств и даже отключить телефон. У бедняжки психологическая травма!
Шани не любит мадемуазель Лоуренс. Вернее, не совсем так: ей около двадцати пяти, она помолвлена, преподает классическую литературу и любит прикапываться к мелочам. Ну, как к мелочам. Для Шани короткая светлая юбка, которая едва ли прикрывает симпатичную задницу в белом кружевном белье – это норма. Сползшая лямка лифчика с белого плеча Лоры, тонкая полоска чулка, длинная стрелка на колготках, помада на шее, блестки на лице, яркая косметика, распущенные волосы – все это варьируется в пределах нормы и допустимого, но для мадемуазель Лоуренс это – наивысший уровень разврата и испорченности современной молодежи.
