Тесть нервно заерзал в кресле:

– Джек! На будущее, обходи города! Нам лишние глаза ни к чему.

Я развернул самолет на посадочную прямую и повернул тумблер выпуска шасси. Щелкнули замки стоек. «Команч» тяжелее привычной мне «Сессны Скайлейн» и, несмотря на выпущенные закрылки, никак не желал сбрасывать скорость. Тогда я вдавил правую педаль в пол и вывернул штурвал влево почти до отказа. Меня прижало к борту, тесть едва не завалился между сиденьями – его удержали только привязные ремни. То, что он при этом сказал, вряд ли когда-нибудь напечатают в приличной литературе.

– Скорость велика! – пояснил я. – Говорю же: машина незнакомая. Пришлось гасить скольжением. Не уходить же на второй круг!

Проплыли зеленые входные огни. Как всегда на посадке, земля пнула меня пониже спины, и колеса покатились по асфальту. В боковых стеклах было видно сплошную круговерть: ветер уже нанес на недавно расчищенную полосу снежные барханы. Машину то и дело подбрасывало и швыряло в стороны, я едва не съехал с дорожки, но все же зарулил на стоянку.

Тесть потянулся к двери. Я схватил его за плечо и перекрыл подачу топлива: думаю, Мэри не обрадуется, если ее отца изрубит пропеллером в мясной фарш. Двигатель смолк, лопасти винта застыли неподвижно. Полковник открыл дверь и в кабину ворвался ледяной порыв ветра.

– Постойте! А мне нельзя с вами? – воскликнул я в широкую спину.

– Лучше не надо! – крикнул тесть, не оборачиваясь. – Иначе кое у кого будет глубокая задумчивость.

– Тогда привет генералу Коффину!

– Обязательно. Ты здесь погуляй сам. Встречаемся в кафе «От винта»! К половине пятого будь на месте! Не стоит расстраивать Мэри! – тесть выскочил на улицу и помчался к большой черной машине на окраине аэропорта. Он так торопился, что даже не закрыл дверь.

Я обошел самолет и откинул створку капота. В лицо пахнуло жаром. Краска на внутренней стороне моторного отсека пошла пузырями и отвалилась. Снежинки с шипением испарялись, падая на покрытые радужными пятнами выступы цилиндров. Значит, мотор греется по-настоящему?

Несколько минут я изучал хаотическое переплетение шлангов, тяг и проводов, но так и не сумел разгадать тайну странного поведения двигателя. К сожалению, механик из меня неважный, если не сказать, никакой. Но даже мне стало понятно, что летать на этой машине смертельно опасно.

Остаток времени я провел в кафе, изучая за чашкой кофе новинки авиации в журналах. Стрелки часов, стилизованных под высотомер, казалось, застыли – ожидание всегда тягостно.

Наконец хлопнула дверь. Тесть, улыбаясь во все тридцать два великолепных зуба, растянулся в кресле напротив.

– Что желаете? – официант протянул меню, несмотря на то, что передо мной лежала такая же книжечка в кожаном переплете.

– Я хочу попробовать ваш эспрессо. У нас мало времени.

– А мне со сливками! И чашку побольше принесите, – добавил я. – А то в эту кофе влезает, будто кот наплакал.

Официант принес заказ. Тесть пригубил напиток, довольно хмыкнул и произнес:

– Недурно! В следующий раз устроим наши сборы прямо здесь! Поближе к аэропорту. Поторапливайся, Джек! Мы должны взлететь до темноты.

– Нам некуда спешить, – неосторожно сказал я. – Сегодня мы в Портленд не доберемся.

– Это почему?!

В воздухе повисло негодование пополам с недоумением. Я поспешил разрядить обстановку и рассказал о своих открытиях в моторном отсеке.

– Вот даже как? Здесь у меня все равно нет механиков. До Портленда всего полчаса…

– Двадцать две минуты на скорости в сто сорок узлов.

– Тем более. В общем, двигатель должен выдержать. А там техники разберутся, что к чему.

– Нет… сэр, – как можно более официально сказал я.

– Джек. Думаю, ты понимаешь, что будет, если я дам жалобе законный ход. Тебя, скорее всего, лишат лицензии. Будешь остаток жизни работать в отделе дезинформации! Так что под мою ответственность…

Я опустил голову, набычился и, надеюсь, посмотрел на тестя как можно более сурово:

– Сожалею, сэр. Но на борту воздушного судна ответственность за исход полета несет командир. И, как командир, я отказываюсь лететь на неисправной машине. И пропади она пропадом, моя лицензия. Жизнь дороже. К тому же мы оба буквально в одной лодке. Так что ваша судьба тоже на карте, если что.

Тесть прикрыл глаза и медленно допил кофе, наверное, наслаждаясь каждым глотком напитка. Отставил в сторону пустую чашку и сказал:

– Хорошо. Предлагаю компромисс. Мы погоняем двигатель на земле. Если температура превысит норму, то мы останемся. Если же нет, вылетаем.

***

Двигатель ревел на полных оборотах пятнадцать минут. Тормоза едва удерживали самолет, содрогающийся от собственной мощи. Бензин в баках таял на глазах. Увы, проклятая стрелка указателя температуры прилипла к зеленому сектору и не сдвинулась ни на миллиметр. Придется лететь. Скрепя сердце, под насмешливым, полным торжества взглядом тестя, я вырулил на полосу и дал полный газ. Самолет повис между небом и землей.

Почти стемнело, и в небе загорелись звезды. Там, где заканчивалась россыпь городских огней, черные пятна лесов едва просматривались на серо-синей в сумерках равнине. Я включил подсветку приборов и чертыхнулся: двигатель снова начал перегреваться. Стрелка указателя температуры цилиндров медленно, но неуклонно ползла к красному сектору.

Наверное, надо было возвращаться, но я упорно летел вперед, глядя, куда можно приткнуться на вынужденную посадку. Пусть мой упрямый тесть убедится в моей правоте на собственной шкуре! И когда яркие искорки Вульфборо и темный провал озера Уэнтворт остались позади, двигатель сдал. События с невероятной быстротой помчались одно за другим.

Самолет ощутимо встряхнуло. Прямо впереди меня раздался громкий удар. Прежде, чем я успел перекрыть топливный кран, из-под капота вырвались светлые языки пламени. Ровный гул мотора превратился в скрежет и лязг, будто двигатель пережевывал сам себя. Наконец лопасти винта резко, с отвратительным хрустом, остановились. Наступила тишина – только крылья с шелестом рассекали воздух.

Наверное, мне стоило бы наброситься на тестя с упреками. Высказать ему все, что думаю о его упрямстве и безрассудстве. Устроить истерику, кричать, наброситься с кулаками, трясти за воротник так, чтобы его затылок бился о подголовник. Все это мне очень хотелось сделать. Но у меня не было времени.

Я бросил машину в скольжение и сбил пламя. Теперь из-под капота струились полосы белесого дыма. Отыскал глазами в непроглядном лесу светлое пятно проплешины и толкнул штурвал вперед. Машина помчалась к земле.

Сейчас, когда генератор больше не давал ток, я оценил ручной выпуск закрылков – простую и надежную механическую систему. Я потянул ручку, и стрелка указателя скорости поползла к нулю. Внизу блеснули рельсы железной дороги.

Светлое пятно быстро росло. Я взял штурвал на себя. Самолет перемахнул лес и с грохотом, покачиваясь и разбрасывая в стороны свежий снег, помчался «на брюхе» прямо к лежащему поперек поляны дереву. Сделать я уже ничего не мог. Никак.

Машина врезалась правым крылом в ствол. Пронзительно заскрежетал алюминий. Меня швырнуло вперед. Хрипло вскрикнул тесть. Самолет встал на нос и медленно, как во сне, завалился обратно.

Меня уберегла от травм привычка истребителя застегивать ремни так, что едва можно пошевелиться. Тестю, похоже, досталось сильнее: он уткнулся лицом в приборную доску. На пол стекала струйка крови.

Я отстегнул ремни и попытался открыть единственную входную дверь, но она поддалась лишь на сантиметр. Заклинило. А по капоту мотора уже плясали языки пламени.

Перед глазами возникло почерневшее лицо Мэри, я отчетливо увидел ее ясный, печальный облик и расплывшуюся тушь вокруг заплаканных глаз. Нет, вряд ли она проронит хотя бы слезинку. Я представил, как она идет за гробом, и длинное черное платье колышется в такт ее шагам. А потом моя жена возьмет пистолет, и… Пистолет же!

Я выхватил оружие из ящика для перчаток и несколько раз нажал на спуск. Пули пробили в стекле аккуратные отверстия, от них паутиной расходились трещины. Ногами я высадил триплекс, вытолкал тестя наружу и вывалился сам.