Я запустил руку во внутренний карман пиджака и достал телефон мистера Харригана. Когда я его видел в последний раз – в смысле, видел его живым, а не обмякшим в кресле и не лежащим, как кукла в коробке, в дорогом гробу, – мистер Харриган сказал, что он рад, что поддался на мои уговоры и оставил себе айфон. Он сказал, что по ночам, когда его донимает бессонница, телефон развлекает его, как добрый товарищ. Телефон был защищен паролем – как я уже говорил, мистер Харриган все схватывал на лету, если его что-то по-настоящему интересовало, – но я знал пароль: pirate1. Вчера вечером, накануне похорон, я включил телефон и открыл приложение для заметок. Мне хотелось оставить ему сообщение.

Сперва я хотел написать: Я вас люблю, – но это была бы неправда. Он мне нравился, да, но все-таки я немного его побаивался. Так что нет, я его не любил. И мне кажется, что он тоже меня не любил. Вряд ли мистер Харриган любил хоть кого-то, кроме разве что своей мамы, которая растила его одна, когда их бросил отец (да, я провел изыскания). В конце концов я написал: Для меня было честью работать у вас. Спасибо вам за открытки и лотерейные билеты. Я буду скучать.

Я приподнял лацкан его пиджака, стараясь не прикоснуться к неподвижной груди под накрахмаленной белой рубашкой… но все же на долю секунды задел ее костяшками пальцев – и до сих пор помню то жуткое ощущение. Его грудь была твердой, как дерево. Я затолкал телефон в его внутренний карман и сразу отпрянул. Очень вовремя, как оказалось. Из боковой двери вышел преподобный Муни, на ходу поправляя галстук.

– Прощаешься, Крейг?

– Да.

– Хорошо. Это правильно. – Он приобнял меня за плечи и повел прочь от гроба. – Вы с ним провели столько времени вместе. Таким отношениям, я уверен, позавидовали бы многие. Почему бы тебе не выйти на улицу? Твой папа, наверное, тебя уже ищет. И будь добр, скажи мистеру Рафферти и всем остальным, кто понесет гроб, что все будет готово через пару минут.

Из ризницы вышел еще один человек, на ходу потирая ладони. Стоило только взглянуть на его строгий черный костюм с белой гвоздикой в петлице, сразу делалось ясно, что он был сотрудником похоронной конторы. Как я понимаю, в его обязанности входило закрыть гроб крышкой и убедиться, что все защелки держатся крепко. При виде этого человека меня охватил ужас смерти, и я поспешил выйти на улицу, где ярко светило солнце. Я не сказал папе, что нуждаюсь в объятии, но он все понял без слов и обнял меня крепко-крепко.

Не умирай, папа, подумал я. Пожалуйста, не умирай.

Служба на Ильмовом кладбище показалась уже не такой тягостной, потому что была короче и проходила на улице. Бизнес-менеджер мистера Харригана, Чарлз «Чик» Рафферти, коротко рассказал о разнообразной благотворительной деятельности своего клиента и даже вызвал приглушенные смешки среди слушателей, посетовав, что ему, Рафферти, приходилось терпеть «сомнительные музыкальные пристрастия» мистера Харригана. Это было единственное проявление человечности за всю речь мистера Рафферти. Он сказал, что работал «на мистера Харригана и с мистером Харриганом» без малого тридцать лет, и у меня не было повода сомневаться в правдивости его слов, но он, похоже, совершенно не знал мистера Харригана как человека, не считая его «сомнительного пристрастия» к певцам вроде Джима Ривза, Патти Лавлесс и Хенсона Каргилла.

Мне хотелось выйти вперед и сказать этим людям, собравшимся вокруг свежей могилы, что мистер Харриган сравнивал Интернет со сломанным водопроводом, из которого хлещет не вода, а информация. Мне хотелось сказать им, что у него в телефоне хранилось больше ста фотографий грибов. Мне хотелось сказать, что он любил овсяное печенье, которое пекла миссис Гроган, потому что оно очень даже способствует работе кишечника, и что, когда человеку уже за восемьдесят, ему больше не надо ходить по врачам и принимать витамины. Когда человеку уже за восемьдесят, ему можно есть сколько угодно рубленой солонины.

Но я не стал ничего говорить.

На этот раз отрывок из Библии прочел преподобный Муни, о том, как все мы восстанем из мертвых, подобно Лазарю, в великое утро всеобщего воскресения. Потом он снова благословил всех скорбящих, и заупокойная служба закончилась. Мы разошлись по домам, вернулись к своим повседневным делам и заботам, а мистер Харриган лег в землю (с айфоном в кармане благодаря мне), и совсем скоро его могила зарастет травой, и мир уже никогда его не увидит.

Когда мы с папой подошли к машине, к нам приблизился мистер Рафферти. Он сообщил, что улетает в Нью-Йорк завтра утром, и спросил, можно ли заглянуть к нам сегодня вечером. Сказал, что ему нужно кое-что обсудить.

Первое, что пришло мне на ум: это, наверное, как-то связано с украденным айфоном, – хотя я совершенно не представлял, откуда мистер Рафферти мог знать, что я взял телефон мистера Харригана, и к тому же он ведь уже вернулся к законному владельцу. Если он спросит, подумал я, скажу, что это я подарил его мистеру Харригану. Да и с чего бы мистера Рафферти вдруг заинтересовал какой-то телефон за шестьсот долларов, если дом мистера Харригана с прилегающей к нему землей наверняка стоил гораздо больше?

– Да, – сказал папа. – Приходите на ужин. Я буду делать мои фирменные спагетти болоньезе. Обычно мы ужинаем около шести вечера.

– Спасибо за приглашение. – Мистер Рафферти достал из кармана белый конверт, на котором было написано мое имя. Я сразу же узнал почерк. – Возможно, это письмо объяснит, что именно я хочу обсудить. Я получил его на хранение в позапрошлом месяце вместе с распоряжением держать его у себя до тех пор, пока… э… пока не придет время вручить его адресату.

Как только мы сели в машину, папа расхохотался. Он буквально рыдал от смеха. Он смеялся и бил ладонями по рулю, смеялся и хлопал себя по бедру, смеялся, и утирал слезы, и никак не мог остановиться.

– Ты чего? – спросил я, когда он чуть-чуть успокоился. – Что смешного?

– Других вариантов у меня нет, – сказал он.

Он уже не хохотал, но все еще посмеивался.

– Что за фигня? Ты о чем?

– Я думаю, Крейг, он упомянул тебя в завещании. Открой конверт. Посмотри.

В конверте было письмо. В классическом стиле мистера Харригана: никаких цветочков и слащавых сердечек, даже без «Дорогой» в обращении – все очень четко и все по делу. Я прочел письмо вслух, чтобы папа тоже послушал.

Крейг, если ты это читаешь, значит, я уже умер. Я оставил тебе $800 000 на доверительном счете. Попечителями я назначил твоего отца и Чарлза Рафферти, моего давнего бизнес-менеджера, который теперь станет еще и моим душеприказчиком. По моим подсчетам, этой суммы будет достаточно для оплаты четырех лет обучения в университете, а после и в магистратуре, если ты соберешься продолжить образование. Оставшихся денег должно хватить, чтобы продержаться первое время, когда ты начнешь строить карьеру на выбранном поприще.

Ты говорил, тебе хочется стать киносценаристом. Если ты действительно этого желаешь, конечно, дерзай. Но я такой выбор не одобряю. На эту тему есть один неприличный анекдот. Я не буду его пересказывать, но ты без труда найдешь его в своем телефоне, набрав в поиске ключевые слова: «сценарист» и «старлетка». В этой шутке есть изрядная доля правды, которую, я уверен, ты способен уразуметь даже в столь юном возрасте. Кино эфемерно, в то время как книги – хорошие книги – вечны или почти вечны. Ты прочел мне немало хороших книг, но еще больше хороших книг только ждут, чтобы их написали. На этом я умолкаю.

Хотя твой отец наделен правом вето по всем вопросам, касающимся твоего доверительного счета, я бы настоятельно рекомендовал не использовать это право относительно любых инвестиций, предложенных мистером Рафферти. Чик хорошо знает рынок. Даже за вычетом расходов на обучение твои нынешние $800 000 могут вырасти до миллиона – и больше – к тому времени, когда тебе исполнится 26 лет. Тогда завершится срок действия доверительного управления, и ты сможешь распоряжаться деньгами со счета по собственному усмотрению, тратить их (или вкладывать в акции, что гораздо мудрее), как сочтешь нужным. Для меня наши дневные встречи всегда были большим удовольствием.