Сергей не отличался ни высоким ростом, ни богатырским телосложением. Он никогда не чувствовал себя ущербным, ибо ничем не отличался от большинства своих современников. Да и о чем было переживать? Европейская мода превозносила именно тот самый тип, к которому он принадлежал: интересную бледность и исключительную стройность, неотделимую подчас от болезненной худобы.

И надо же было случиться, чтобы единственная женщина, необходимая ему, оказалась такой неприлично высокой. Не об этом он мечтал, не этого хотел! В своих грезах он не раз носил Нину на руках. Теперь стало ясно, что сие сладкое видение никогда не сможет воплотиться в жизнь. Разве ж ее поднимешь, версту коломенскую! Да и не прикрикнешь на жену, которая выше тебя на полголовы.

Сергей расстроился, но виду не подал. Не бывает женщин без недостатков. Вежливо приложившись к ручке молодой вдовы, он проследовал за Ниной, осматривать палаццо.

Итальянский особняк был весьма недурен, хотя по размерам не шел ни в какое сравнение с петербургским дворцом графа. “Неплохое приданое”, – думал Сергей, осматривая величественный фасад дома и уютный внутренний дворик с фонтаном и экзотическими растениями.

Трехэтажный фасад шириною в восемь окон, по обычаю местной архитектуры, вплотную примыкал к соседнему дому и был украшен колоннами, барельефами и фигурами античных героев, в которых Сергей не слишком-то разбирался, но находил достаточно красивыми. Парадный вход вел в просторный вестибюль с расписным потолком и двумя широкими лестницами, одна из которых вела в апартаменты графини, а другая в столовую, гостиную, и музыкальный салон. Также из вестибюля можно было попасть в кабинет, где некогда граф принимал посетителей, и во внутренний дворик, вымощенный мозаичной плиткой, который предназначался специально для приятного времяпрепровождения на свежем воздухе.

Только попав во внутренний двор, можно было убедиться в том, что на самом деле этот дом имеет гораздо более внушительные размеры, чем кажется с фасада. Открытые галереи, поддерживаемые стройными колоннами, шли вдоль второго и третьего этажей. Мраморные скульптуры, размещенные между колоннами, гармонировали с фигурами на фасаде, создавая законченный ансамбль. Весь дом производил впечатление единого целого. Здесь ничего нельзя было отнять или добавить, не нарушив гармонии.

Напротив входа, в углу двора, крутая мраморная лестница винтом уходила на галерею. Отсюда можно было попасть в апартаменты, которые прежде занимал граф, а также в комнаты для гостей, которых в этом доме всегда было достаточно. Прислуга размещалась под крышей, а хозяйственные помещения и огромная кухня – на первом этаже.

Прямо во дворе был накрыт стол на четыре персоны. Как вскоре выяснилось, сотрапезничать графине и Милорадову предстояло с Киселевым и пухленькой итальянкой в красивом вечернем платье. Когда она появилась, Нина на минутку отлучилась, а мужчины, стоя у фонтана, обсуждали устройство генуэзского водопровода, доставлявшего в город родниковую воду с расстояния не менее двадцати пяти верст.

– Даниеле? – пропела итальянка, направляясь к мужчинам.

Киселев замолчал на полуслове и бросился к ней:

– О, мое солнце, ты уже здесь! – и заговорил по-итальянски, представляя ей гостя. Затем легко перешел на французский, и сказал, обращаясь уже к Сергею:

– Синьорина Антонела – моя невеста, наперсница нашей дорогой графини.

С этого момента разговор, как и в любом Санкт-Петербургском салоне, велся исключительно по-французски.

Ужин был отменным, хоть и не настолько обильным, как Сергей привык. Так что зря маменька нарекала на лапшу и апельсины. Подавали самые обычные, всем знакомые блюда: суп а ля принцесс с куриной кнелью, заливное из судака под великолепным прозрачным ланспиком, бешамель, филе миньон с грибами, зеленым горошком и картофелем метр д'отель, овощей и фруктов разных без счета. На десерт – шоколадный торт, оршад и яблочный самбук. Вина также были недурственны, в этом Сергей неплохо разбирался.

И хозяйка была чрезвычайно мила. Ее черное шелковое платье с высокой талией и рукавом-фонариком контрастировало с ярким нарядом подруги. Обе женщины были одеты необычно, но Сергей знал, что именно таковой и является самая последняя мода, не докатившаяся еще до России. Пудреных волос также не было ни у кого, кроме Милорадова.

Прислуживал за столом седой, как лунь, Степан, старый камердинер графа. Он был все еще неплох, держался прямо, вина разливал недрогнувшей рукой, блюда подавал с достоинством. “Вот что значит вышколен, вот что значит Париж, – думал Сергей, – не то что мой Харитон, дубина деревенская, никакого понятия не имеет!” Других слуг в доме Милорадов не видел.

Кофей подали в гостиную. Туда же внесли канделябры с зажженными свечами. После ужина Сергей не прочь был бы поиграть в карты, но здесь, очевидно, такое развлечение было не в чести. Оказалось, что карточный стол уставлен многочисленными коробочками с венецианским бисером, а у окна стоят огромные пяльцы с незаконченной, шитой бисером картиной.

С гостиной соседствовали библиотека и музыкальный салон. Мягкие канапе с красивой полосатой обивкой, драпировки и картины на стенах салона были весьма недурны и свидетельствовали о тонком вкусе хозяйки. Во всяком случае, именно такое впечатление сложилось у Сергея Андреевича, когда он осматривал музыкальную комнату. Еще в салоне находились арфа и клавесин. В библиотеке, кроме изобилия книг, привлекали внимание большой глобус и шахматный столик, инкрустированный черным агатом и перламутром с фигурами черного дерева и слоновой кости.

После ужина итальянка подсела к арфе. Нина и Данила Степанович наперебой стали просить ее спеть. Антонела даже для виду не поартачилась, прикоснулась к струнам и запела.

Для Сергея Андреевича музыка всегда подразделялась на две категории: тихая и громкая. Наиболее приемлемыми в этом плане для него были колокола. Достаточно тихий голос итальянки не произвел на него никакого впечатления. Лучше бы пела Нина. Он тогда, по крайней мере, мог бы оценить уровень ее образованности, ведь не секрет, что для жены дипломата умение петь и играть на музыкальных инструментах является весьма важным. А просить ее об этом нельзя, Сергей это понимал. Траур ведь! Однако кое-что он все же смог выяснить. Музыку она любит.

Вечер оказался таким хорошим, уютным, по-домашнему спокойным, по-настоящему родным. Все было, как в Петербурге: ели по-русски, говорили по-французски, пели по-итальянски. Совсем как дома.

Сколько Нина себя помнила, она всегда вставала до восхода солнца.

– Ничего нет здоровее прогулки на рассвете, – говаривал покойный супруг ее, граф Михаил Матвеевич.

– Кто рано встает, тому Бог подает, – вторила ему Палажка, старенькая нянька Нины, единственная крепостная душа, принадлежавшая ей.

Умерла Палажка минувшей зимой, а вскоре после нее отошел и граф. Смерть уравняла их, высокородного и холопку. Похоронила их Нина здесь, недалеко от дома, на католическом погосте. С тех пор каждое утро она приходила сюда, к дорогим могилам.

Сев на камень у могилы графа, женщина принялась разбирать травы, собранные по дороге. Данила Степанович будет им рад. Он знает каждую травинку, этот чародей. Поколдует над ними и получится крем от веснушек или капли от болей в сердце. И крем, и капли были Нине необходимы. Вручая ей очередную скляночку с кремом, Киселев подсмеивался:

– Веснушки – главное украшение лица! Я вон свои не прячу.

А про боли и теснения в груди говорил:

– Не сердце болит у вас, графинюшка, душа страдает, потому что ребеночка нет.

На просьбу сделать ей лекарство, чтобы смогла родить, отводил глаза и отвечал:

– Нет в том вашей вины, а графу помочь я не в силах. Не бывает лекарства от старости.

Так и жила Нина со своей болью до нынешнего утра, пока, сидя на камне, внезапно не осознала, что теперь у нее появилась надежда.

До этой минуты Нина никогда не думала о повторном замужестве. Да и сейчас ни один мужской образ не бередил ее сердце. Но как знать, может Господу будет угодно снова даровать ей мужа? Тогда… возможно, и дети у них будут?