– Не слишком далеко…

– Очевидно, и Сандро так решил. Поэтому и уехал. Поговаривали, что он женился, но жена его будто бы умерла. Точно знаю, что возвратился он без нее. Когда он приехал, с ним была только Мара.

– Спокойной ночи, Антонела! – сердито отрезала графиня. Про Мару она слушать не желала. Достаточно с нее на сегодня Алессандро и Лидии.

Несмотря на тревожную ночь, проснулась Нина, как всегда, на рассвете. Не слишком рано, учитывая, что в конце октября светает значительно позже, чем летом. Утренний туалет недолог, завтракать ей не хотелось. Розы в гостиной были все так же свежи, как вчера. Если правда, что длительность жизни цветов свидетельствует о чувствах дарителя, то Сергей Андреевич явно влюблен. Нине приятно было думать об этом. Накинув шаль, женщина спустилась вниз.

Утро было свежим, солнце еще не взошло. Во дворце Лоренцини – мертвая тишина, будто хозяева и не возвращались. А на улицах, несмотря на ранний час, шумно и многолюдно. Ограда кладбища влажна от утренней росы. Вот и православный крест на могиле графа.

Подходя к могиле, Нина задела юбкой какое-то сухое растение. Его колючие семена моментально усеяли весь подол, прочно уцепившись за шерстяную ткань. Нина наклонилась и стала обрывать противные мелкие липучки.

– Могу ли я помочь? – послышался сзади вопрос.

Нина резко выпрямилась и чуть не упала. Уверенная рука поддержала ее, обняв за талию.

– Ты что! – возмущенно набросилась она на Сандро. – Разве можно подходить к людям так тихо, а потом кричать во весь голос!

Сандро не кричал, и пугать ее не собирался. Но Нина испугалась. Не его, а себя. Если бы кто-нибудь спросил, что заставило ее обратиться к нему настолько фамильярно, она ни за что не смогла бы этого объяснить. До сих пор она называла на “ты” либо слуг, либо очень близких ей людей, таких, как Антонела. Но музыкант не слуга! В высшем свете к людям этой профессии принято обращаться, как к равным! Значит?!… Сандро Лоренцини действительно не случайный человек для нее?

И Сандро, очевидно, пришел к тем же выводам, потому что он сразу же принял правила игры:

– Я всего-навсего собирался тебе помочь, – сказал он, улыбаясь, а потом присел рядом с Ниной и принялся быстро обирать колючки.

– Ну вот, – сказал он, поднявшись, – все снова в полном порядке.

– Спасибо, – она тоже улыбнулась ему.

– Я уже довольно долго тебя жду.

– Зачем?! – тоненькие брови удивленно приподнялись. Нина не уговаривалась с Сандро о встрече, почему же он ее ждет?

– Во-первых, чтобы извиниться за вчерашнее. Я всегда был для Лидии чем-то вроде красной тряпки для испанского быка. Но это меня ни в коем случае не оправдывает. Дебош – не самое приятное дополнение ко дню рождения прекрасной дамы!

Нина была смущена. Сказать ему, что не видит в том его вины? Но это было бы неправильно.

– По-моему, ты слишком несправедлив к синьоре Лоренцини, – наконец произнесла она.

– А мне кажется, что Ваше Сиятельство чересчур добры! К ней же!

Он вспыхивал, как порох. Больше всего на свете Нине не хотелось продолжать этот разговор. Извинения приняты. Теперь нужно поскорее сменить тему.

– А во-вторых, Сандро? Что во-вторых?

– Я уезжаю. Мне хотелось увидеть тебя еще раз и попрощаться.

Господи, что он делает с ней! Так легко и просто, раз за разом, разбивает ее сердце.

– Но ведь ты вернешься?

– Да, если ты этого хочешь.

И прежде, чем она успела обдумать ответ, ее губы прошептали:

– Я хочу, Сандро, очень хочу.

Как приятно, когда мужчина выше тебя. Казалось бы, такой пустяк, а расставляет все на свои места. Ты чувствуешь себя рядом с ним маленькой и не сомневаешься в его силе. Раньше такое чувство появлялось у Нины, только когда она стояла рядом с Киселевым. И вот теперь возникло снова.

Рука Сандро робко коснулась ее руки. Это неуверенное движение смутило Нину куда сильнее, чем вчерашний поцелуй.

С нервным смешком она отступила назад и громко спросила:

– Скажи, Сандро, что это была за песня, которую ты пел вчера после неаполитанской? Она мне очень понравилась!

Какое-то мгновение он еще смотрел ей в глаза, а потом отвернулся:

– Я пришлю вам ноты, госпожа графиня. С посвящением.

Часть вторая

“Господа дипломаты”

Новости из Венеции были крайне неутешительные, а из Санкт-Петербурга и того хуже. Канцлер в буквальном смысле наступал Сергею на горло. Государыня снова интересовалась продвижением дел.

Что же делать? Господи, что делать?!

И тут его осенило!

Что ж это они в Петербурге решили, будто свет сошелся клином на Апеннинском полуострове?! Где еще, кроме Италии, разводят тутового шелкопряда?

Эта мысль показалась Милорадову спасением.

– Данила Степанович, – обратился он к Киселеву, скажите-ка, где еще здесь поблизости, но не в Италии, разводят шелк?

– На Корсике, на юге Франции… – начал перечислять Киселев.

Вот оно! То, что нужно!

– А ну-ка, поскорей, перепишите указ по-французски! И поезжайте в Марсель и на Корсику! И не забудьте указать, чтоб обращались непременно к нам!

– Не вижу в том особого смысла, – пробурчал Киселев. – Генуя – большой порт. И корсиканцы, и французы бывают здесь по сто раз в году. Кто хотел, уж давно выучил указ напамять.

Сергей на его бурчание не обращал внимание. Данила Степанович – милейший человек, но туповат, и со своими странностями.

– В порты заходят моряки. Им до нашего указа дела нет. А шелководы в это время сидят в горах и ни о чем не ведают. Франция сейчас – золотое дно. Там же была революция, войны, грабежи, голод. Наверное, до сих пор осталась масса недовольных. Как раз то, что нам нужно!

Сергей Андреевич хорошо знал, о чем говорил. Именно войны и голод заставляли колонистов переселяться на русские земли. Войны в Европе способствовали заселению Поволжья, так почему бы не использовать французскую революцию для колонизации Тавриды?

Спустя несколько дней у него на столе лежала пачка свежих оттисков царского Манифеста на французском языке.

Шестого ноября Киселев отправился на Корсику. В этот же день в России от внезапной болезни скончалась императрица Екатерина II.

Весть об этом докатилась до Италии молниеносно. Недели через две все знали, что на престол вступил сын Екатерины Павел Петрович.

Когда Данила Степанович возвратился, он застал своего консула в ужасающем состоянии.

– Она не могла умереть, – рыдал Сергей, вытирая слезы, – кто угодно, только не она! Что же теперь будет с Россией и всеми нами!

Руки Сергея Андреевича тряслись, мертвенная бледность покрывала лицо.

– Не успела, голубушка! Не смогла передать царствование Александру! Это все они, – завистники, заговорщики, Пашкины прихвостни! Свели в могилу матушку-царицу! Что же теперь будет с нами, Данила Степанович!

Киселев относился к этому гораздо спокойнее. Перемены теперь, конечно, неизбежны, но особой трагедии в том он для себя не видел. Никогда не поздно подать в отставку и заняться аптекой.

А вот для Сергея Андреевича это, безусловно, удар. Он, бедняга, так расстроился, что даже не обратил внимания на исключительно положительные новости с Корсики. Царский Манифест у Данилы Степановича там буквально рвали из рук.

– Погубит Павел Россию! – сокрушался Сергей. – Это ему не Гатчина, где можно творить все, что заблагорассудится! Здесь здравый ум и твердая рука нужны! Он же – только на чувства свои полагается. А так нельзя!

Данила Степанович занимал в этом деле нейтральную позицию, Потому и не видел особой причины для расстройства. Павел Петрович, конечно, вспыльчив и неуравновешен, но отнюдь не глуп, что бы там ни говорили его противники. У себя в Гатчине он навел образцовый порядок и в армии, и в хозяйстве. Образец, правда, был прусским, но, кто знает, возможно, став единодержавным правителем всей России, царь будет гибче, понятливее и разумней. Должен же он понимать, что Россия – не Пруссия?