Несколько ребят переглянулись, а остальные напряглись. Известие явилось неожиданным.

– В ближайшее время вы поступите в распоряжение командования сухопутных войск,– продолжил флагман, – где будете переодеты в форму десантников, и на базе бригады ВДВ обучитесь прыжкам с парашютом на землю, воду и лес. В дневное, а также ночное время. А перед этим освоите навыки подводной диверсионной деятельности.

Далее он выдержал паузу и завершил, – на ваших кораблях никто не должен знать, куда вы отправляетесь. По прибытию на место свою принадлежность к флоту не раскрывать. У меня все. Вопросы?

После этого сел, выжидательно глядя на краснофлотцев.

В кабинете возникла звенящая тишина, нарушаемая мерным ходом напольных часов в футляре, стоящих сбоку от входа.

– Разрешите? – поднял руку один из старшин. Со значком «Ворошиловский стрелок» на форменке.

– Слушаю, – кивнул флагман.

– После учебы нас снова вернут на флот? – встал тот со своего места.

– Обязательно,– последовал ответ. – Для него и готовим. Еще вопросы?

Таких больше не оказалось.

– Ну, если вопросов больше нет, завтра в восемь ноль-ноль, всем быть в фойе у дежурного, – сказал все это время молчавший, командир базы. – Все свободны.

Моряки встали со своих мест и один за другим, тихо вышли из кабинета.

На улице они расстались (каждый осмысливал услышанное) и отправились на свои корабли. Стоявшие в гаванях и на внешнем рейде.

– Привет, Юра, – послышалось сзади. Легостаев обернулся, перед ним стоял Усатов.

Такой же рослый, как и он, с открытым и доброжелательным взглядом.

– Здорово, Михаил,– протянул старшина руку. – Получается, будем вместе служить? (чуть улыбнулся).

– Получается так, – тряхнул ее Усатов. – В новом качестве. Хотя честно сказать, я такого не ожидал.

– И я тоже.

– Ну, тогда до завтра, – сказал Михаил, после чего, хлопнув друг друга по плечам, они расстались.

Проводив взглядом шагавшего враскачку Усатова, Юрка на свою лодку не пошел, к чему имелась веская причина.

Уже почти год он встречался с девушкой, причем серьезно.

Познакомились они прошлой осенью, при не совсем обычных обстоятельствах.

Сентябрь, а это было в первых его числах, выдался солнечным и без дождей, что было редкостью для туманного Кронштадта.

Его парки со скверами зажелтели листвой, небо поднялось выше, в чистом воздухе плавали серебряные нити паутины.

Одним таким воскресеньем, Юрка вместе с акустиком Сашкой Иванцом и рулевым-сигнальщиком Ваней Кругловым, отправился на берег в увольнение.

Для начала они сходили в кино, где посмотрели новую картину «Суворов», затем перекусили в пельменной, выпив там по кружке «жигулевского». Затем Сашка с Ваней отправились в базовый матросский клуб на танцы, а Юрка, испытывая лирическое настроение, решил прогуляться вдоль Обводного канала.

Ему нравились подобные места, тихие и безлюдные. Здесь можно было побыть с собой наедине – старшина не любил шум и колготню, как многие, кто служил в подплаве.

На «судах потаенных» ведь как? Все делается тихо и бесшумно. Согласно их предназначению.

Неспешно пройдя одной из улиц, по которой изредка проезжали автомобили, Легостаев вышел к Итальянскому пруду, с плававшими по нему утками, откуда начинался в гранитных берегах канал, и вскоре шагал по его пустынной набережной.

Там он и набрел на двух гражданских парней, пристававших к девушке у белой с округлым куполом, ротонды*.

Она молча отбивалась ридикюлем, наглецы же, довольно гогоча, толкали жертву друг на друга.

– А ну кончайте! – налился злостью старшина, оказавшись рядом.

– Или что? – обернулся один, с золотой фиксой, а второй, в кепке-восьми клинке прошипел, – топай отсюда пад…

Закончить не успел. Юрка врезал ему кулаком в челюсть (хулиган опрокинулся на спину), а второго сгреб за грудки и, протащив метр, замахом швырнул в канал.

– Шух! – высоко взлетели в воздух брызги.

Когда обернулся, фиксатый мелькал вдали пятками, а девушка, прижав ладошки ко рту, беззвучно хохотала.

– Ты чего? – не понял старшина.

– Здорово, ты их, – ответила она, вслед за чем протянула вперед узкую ладошку. – Маша.

– Юра, – растянул губы в улыбке Легостаев.

Девушка ему очень понравилась. Невысокого роста, со стройной фигуркой и золотистыми волосами.

– А у тебя шов на плече лопнул, – сказала, чуть помолчав, Маша.

– Точно,– пощупал в том месте форменку парень.

– Пойдем, зашью, я живу здесь неподалеку,– кивнула девушка в сторону от ротонды.

– Пойдем, – тут же согласился Юрка.

Они спустились с набережной на тропинку между высоких кленов, миновали старинной постройки кирпичные склады и вышли к небольшому, финского типа домику за ними. Стоявшему в окружении нескольких раскидистых, с рыжими стволами, сосен.

– Проходи, – распахнула Маша калитку в невысоком, потемневшем от времени, штакетнике.

За ним был зеленевший травкой двор с мурованным подвалом в конце и аккуратным сараем.

Вскоре оба сидели в одной из уютных комнат (новая знакомая умело орудовала иголкой) и беседовали.

Как оказалось, Маша перешла в десятый класс, ее родители-геологи, находились в длительной экспедиции на Дальнем Востоке, дочь жила с дедушкой. Тот в прошлом служил гальванером* на броненосце «Цесеревич», а теперь был смотрителем на одном из маяков Кроншлота.

Затем они пили чай с медом и антоновскими яблоками на кухне, а когда Маша (фамилия ее была Ремезова) проводила Юрку до калитки, он предложил ей встретиться в следующем увольнении.

– Хорошо, – улыбнулась девушка. – На том же месте.

Встреча состоялась, вскоре перешла в дружбу, а затем Юрка понял, что полюбил Машу. Это случилось с ним впервые. Девушка привлекала его своей добротой и веселым нравом (в детстве Легостаев повидал много грустного), а еще удивляла эрудицией. Грамотных людей Юрка с детства уважал.

Маша отлично знала историю с географией, в которых ее новый знакомый был не особо силен, и много чего другого.

Еще она не раз читала по памяти стихи Блока и Есенина. Особенно старшине запали в душу последние. Про старушку, которая ждала своего сына на дороге. А тот все не шел. Было некогда.

Под впечатлением, Юрка рассказал Маше о своей прошлой жизни. О которой мало с кем делился. Как скитался со шпаной по вокзалам, ездил в Крым и тырил по карманам, а потом воспитывался в колонии. После которой, до призыва, работал автослесарем в Купянске, а затем шофером самосвала.

– Ты совсем-совсем не помнишь своих родителей? – растроганно спросила тогда девушка.

– Отца нет, – нахмурился Легостаев. – Его зарубили под Варшавой белополяки, когда я был совсем маленький, а маму помню. Она умерла от тифа в двадцать пятом.

Сошелся Юрка характером и с Машиным дедом, Степаном Аристарховичем. Тот против встреч с внучкой не возражал, как-то пригласил молодых к себе на маяк, полюбоваться заливом, а потом они втроем несколько раз ловили пахнущую свежими огурцами, корюшку на его ялике.

Затем на берегу варили из нее запашистую, на укропе уху в закопченном котелке, под негромкий шум прибоя.

Бывший гальванер любил вспоминать свою службу на броненосце и рассказывал, как в дальних плаваниях приходилось заходить в английский Портленд и французский Брест, а в Первую Мировую сражаться с немцами.

– Воинственный народ германец, – говорил он, снимая пену деревянной ложкой. – Однако супротив нашего не потянет. Хлипковатый.

Теперь же надолго приходилось расставаться. Отчего на душе у старшины было тоскливо.

Но, как говорится, служба есть служба.

Поглубже надвинув мичманку на лоб (солнце било в глаза), Юрка, паруся клешами, направился быстрым шагом в сторону Обводного канала.

Минут через пятнадцать, свернув у ротонды на знакомую тропинку, он вышел к домику под соснами и, отворив калитку, вошел в пахнущий травою двор.

На ступеньке крыльца сидел хозяин в тельняшке и, привычно действуя кочедыком*, вязал ячеистую сеть для рыбы. Рядом, на траве, положив голову на лапы, за всем этим наблюдал лохматый пес по кличке Абрек. Большой любитель рыбалки и гроза местных котов.