Подумать только! Как много мне удаётся припомнить методик, которыми пользовалась. Гораздо больше и легче они вспоминаются, чем факты. За фактами приходится гоняться по самым темным и захламленным закоулкам памяти. Сама же подшивала эти потайные карманы!..

Изрядно попетляв по улицам, мы в конце концов набрели на машину, оставленную для Германа, и тронулись в путь. Умом сознавая опасность операции, в душе я совсем не тревожилась и верила, что всё кончится хорошо. Были волнение, возбуждение, какие всегда сопутствуют началу нового, малознакомого, но желанного дела.

Весь вечер мы ехали узкими и извилистыми шоссейными дорогами, избегая магистралей и популярных трасс. Среди аккуратных деревенек и городков с каменными и фахверковыми домами, с живописными даже ранней весной палисадниками мы не встретили ни одного патруля или кордона. Постепенно мы забирались всё выше в горы. Третий раз за два года горы служили мне местом перехода из одного мира в другой. Может, когда-нибудь мне и умереть приведётся в горах?

Узкую дорогу плотно обступил густой еловый лес. Узкие, неправдоподобно высокие деревья напоминали колонны готического храма. Дорога через каждые три минуты делала крутой поворот и полого ползла вверх. Настала чёрная, глухая ночь – ни луны, ни звёзд, только слабый отсвет снега. Герман не снял щелей с фар, и они высвечивали впереди только небольшой участок дороги. Асфальт давно сменился щебнем, а кое-где проступали голые каменные плиты. Лес начал редеть, мельчать: мы выезжали на перевал. Здесь стало светлее. Герман совсем выключил фары, и автомобиль теперь еле полз в темноте. Клонило в сон, он постепенно побеждал волнение, но я решила бодрствовать из солидарности с Германом.

Потом – то ли я всё же задремала, то ли в ночной тьме не заметила перемены, а только вдруг обнаружилось, что мы снова быстро катим по лесу – на сей раз вниз. Под шинами шуршали камешки. Я так привыкла к покачиванию и тряске, к звуку работающего мотора и шороху камней под шинами, к ощущению движения, что внезапная остановка стала неприятным сюрпризом.

– Добрались, – с нескрываемым облегчением произнёс Герман.

После нагретого радиатором салона промозглый горный воздух показался невыносимо холодным. Я сильно задрожала – и не понять: от холода или от волнения. Огляделась.

Небо слегка посветлело, и верхушки елей обозначились чёткими контурами, но далёкие скальные пики ещё сливались с сумраком. Суровый горный лес обступил небольшую площадку, усыпанную щебнем. Здесь проезжая дорога заканчивалась, и начиналась тропа среди деревьев, которая тонула в темноте.

Как раз когда я вглядывалась в тропу, на ней произошло какое-то движение. Я вздрогнула от неожиданности, и Герман успокоительно сжал мою руку, что было совсем для него не характерно. Из-за стволов вышел человек. Незнакомец быстро обменялся с Германом короткими фразами. Пароль и отзыв. Значит, и Герман видит этого парня впервые в жизни. Австриец теперь оказался на расстоянии вытянутой руки, и я разглядела, что он одет мешковато, по-деревенски – для удобства, а не для фасона, что лицо его густо покрыто неухоженной, во все стороны топорщившейся растительностью. Про молодой возраст я, скорее, догадалась – по голосу, по ощущению. Парень молча протянул Герману объёмистый свёрток. Герман так же молча кивнул и тихо обратился ко мне:

– Ступайте в машину, там переоденетесь.

Говорят, жизнь переменчива. Да нет же! Жизнь терпеливо предлагает тебе раз за разом пройти один и тот же урок – с небольшими вариациями. Я ведь знала, что придётся переодеваться, но опять у меня выскочило это из головы, как в далёкий памятный день на китайской границе!

С лёгким содроганием от отвращения облачилась я в чужое разношенное тряпьё. Невероятно жаль было расставаться с любимыми ботинками, купленными в Берлине, – фасонистыми, тёплыми и удобными! Но куда ж в них по горам?! Пришлось влезть в бесформенное, растоптанное нечто, сшитое едва ли не вручную, зато идеально подходившее для скользких каменистых склонов, тропинок, пересечённых узловатыми древесными корнями, и заснеженных перевалов… Н-да, в далёком отсюда сорок втором тибетские вещи были тщательно продуманы и подготовлены специально для меня, облачаться в них было даже приятно… Всё же я решила рискнуть: сунула ботинки в освободившийся вещмешок и, вылезши из машины, протянула его Герману:

– Можно?

Подумав, тот согласился.

Расставаясь на неопределённо длительное время, а быть может, навсегда, мы с Германом со странной будничностью пожали друг другу руки. Мне кажется, он всё же рад был избавиться от связанных со мной, совсем лишних для него хлопот, хотя лично ничего против меня не имел. Я освежила поставленное ему «зеркало». Подержится несколько дней, потом само рассосётся.

Рассвело. Насупленный проводник, не сказав ни слова, повернулся спиной и зашагал по хорошо натоптанной тропке сквозь лес – не такой уж густой, не такой уж и мрачный. Парень не закрывался, и информация о нём читалась легко. Он был далёк от идейной борьбы с фашизмом – и от деятельности всех разведок мира – просто зарабатывал деньги, проводя желающих тайными тропами. До войны он имел дело, главным образом, с контрабандистами. Теперь же освоил иной круг задач. При всём том было понятно, что он не сдаст, если попадётся, станет отпираться и молчать до последнего, так как больше всего на свете дорожит репутацией надёжного проводника – источником своего благосостояния. А благосостояние для него дороже жизни.

Проводник шёл не оглядываясь: ему достаточно было слышать позади шаги и дыхание. С невольным вздохом я вновь вспомнила Гуляку.

Несколько раз мы миновали развилки. Тропа, которой мы теперь придерживались, забирала выше. В принципе, ощущалась нехватка кислорода, но не столь существенная, чтобы причинять заметные неудобства. Лес поредел, измельчал и скоро кончился. Мы вышли на гребень горного кряжа. В жизни не было у меня такой необычной прогулки. По обе стороны открывались виды, захватывавшие дух: ущелья, долины, гряды гор, отдалённые снежные вершины. Солнце уже поднялось. Ни единого селения не просматривалось внизу. Должно быть, камнепады и оползни здесь не редкость.

Тут уже не было снега: ветер целую зиму делал своё дело, а весеннее солнце завершило его труды. Не было и тропы: по голым камням шагай куда хочешь. Именно здесь наш след должен надёжно затеряться. Проводник повёл меня одному ему известным маршрутом. Много времени мы потратили, чтобы спуститься в небольшую расщелину с очень крутыми, обрывистыми склонами, преодолеть глубокий девственный снег на дне её и, поднявшись с противоположной стороны, снова оказаться на гребне. Жажду утолить удалось, только зачерпнув снега, о еде не было речи, усталости мой провожатый не знал. Опять мы шагали, будто парили в вышине, и Альпы справа и слева словно лежали на двух больших ладонях.

Внезапно проводник встал как вкопанный – я налетела бы на него, если бы чуть раньше не замедлила шаг, глазея по сторонам. Он обернулся и произнёс, будто через силу:

– Дальше сами. Прямо. Где поведёт вниз – вы пришли.

– Что значит «поведёт»?

– Впереди глыба, слева – обрыв. Вправо, вниз – путь один.

– Сколько времени идти? – уточнила я.

– Мне двадцать минут, – сказал он и добавил, как для дурочки: – Но я не иду.

– Понятно. Спасибо.

Солнце клонилось к горизонту. Тень от каждого камня лежала длинной, извилистой лентой, а моя собственная, казалось, была готова коснуться дальних вершин.

– Стой!

Бесшумно выступив из кустов, человек преградил мне дорогу вниз, на которую я едва успела свернуть. Единственное слово он произнёс очень тихо, хотя и твёрдым голосом, причём по-немецки. Однако это ничего не значило.

Одет он был в короткую куртку на меху и тёмные штаны, голова не покрыта, на ногах ботинки, подбитые мехом. Одежда более чем неопределённая: вроде военной, но без знаков различия, не похожа ни на немецкую форму, ни на нашу. Но я же чувствовала, что это военный, и чувствовала, что – наш.