Сон был тревожным, разбавленным тихими шорохами и поскрипываниями, словно за стенкой шуршали крысята.
Наутро я был на своем посту -- верхом на подоконнике, со здоровенной подзорной трубой в руках. И завтра. И послезавтра. Я уже узнавал в лицо ребят и девчат на далекой улице. Увы -- я не мог подойти к ним и просто познакомиться. А потому я придумывал им имена, которые на мой взгляд им больше всего подходили. Вон тот, конопатый -- Санька, а тощенький и большеглазый -- Арсен, Светка все время пытается верховодить, но у нее ничего не получается, ребята больше прислушиваются к рассудительной Полине... А вот промчался по улице Данька, и ветер развевает его желтые локоны, спадающие до середины спины. Сперва я было принял его за девчонку, но вскоре понял, что ошибся... Когда он использовал забор не по назначению... А имя придумалось само -- он был похож на Данило-Мастера из сказов Бажова, подарочное издание которых я листал в библиотеке. Перевод был так себе, но иллюстрации. Словно фотографии, такие настоящие! А Данька и правда похож на уральского мастера из далекой Руси, даже волосы стягивает таким же кожаным ремешочком-хайратничком. Вот только не с камнем он возится, а делает ребятам деревянные мечи и доспехи из жести.
Кроме моих деревенских наблюдений в те дни мне запомнился только один вопрос Менестреля.
-- А почему это у Вас в Замке такие маленькие картины и портреты на стенах? -- спросил он, когда мы встретились по дороге в обеденную.
-- Какие ж маленькие? -- удивился я. -- Разве бывают больше?
Сейчас-то я понимаю, как это тогда прозвучало... Ведь картины на стенах были не больше современной почтовой открытки, но тогда ж я не бывал ни в Лувре, ни в Третьяковке, а репродукции в книгах -- не более того, что висело на стенах...
-- Бывают... -- ответил тогда Менестрель. -- А при таком крохотном размере нельзя рассмотреть никаких подробностей... Так, самое общее впечатление...
-- Ну-у-у, не знаю... Традиция, наверное... -- неуверенно начал я, но тут вмешался услыхавший нашу беседу горгул:
-- Это старая традиция... -- сказал он. -- Предки нынешних обитателей считали, что стены Замка стары и слабы, и боялись, что если вешать на них картины побольше -- то древний камень может не выдержать, и стены рухнут... Вот и выбрали оптимальный размер...
Ничего не говоря, Мерестрель со всей силы треснул ногой в стену. Запрыгал на второй ноге, затем фыркнул:
-- Эти стены попадание из танка выдержат! Тут можно шкуру немейского льва цеплять, а не только эти крохотные листочки!
-- Так-то оно так... -- осторожно начал горгул. -- Выстрел они выдержат. Но выстрел -- это воздействие кратковременное, а тяжесть висящих картин -- явление постоянное во времени. Камень же, как известно, именно капля точит, ежели долго и упорно... Так что размер картин и родовых портретов оптимален для нашего Замка, тут я с предшественниками полностью согласен...
Внук центаврийского офицера только хмыкнул в ответ, но от дальнейшего развития спора отказался... А я решил перед отъездом подарить ему пару картин, которые он наиболее пристально рассматривал. Ту, где трое стоят у ледяного зеркала и ту, где наш бизнес-волк воет на медно-желтую Луну... А еще я, наверное, дам ему мой портрет и попрошу передать его Даньке в той деревушке. Надеюсь, он не откажет мне... Да и стены разгружу в угоду дворецкому...
И снова я любовался играми в деревеньке. А ночью попробовал спуститься из окна по стальному тросу... Кто ж знал, что у стервятника есть ножницы по металлу!.. И я снова оказался в руках горгула... И на этот раз пришлось пообещать, что никаких больше лестниц... Ладно, в следующий раз сделаю дельтаплан...
Когда я вернулся в комнату, то посреди птичьих перьев увидел разбитую в клочья подзорную трубу. Эта птица превзошла все правила приличия! Увы -- мне до нее не добраться -- высоко сидит!.. В бессильной злобе я метался по комнате, строя планы постройки катапульты или арбалета... И вдруг... Какая-то сила потянула меня вниз... Нет, не прижала к полу... Я просто понял, что мне нужно в подвал! В самый нижний подвал... Все точно: там может сохраниться подземный ход! А уж ход-то стервятник не контролирует!
В верхних подвалах хранилось вино. Ниже -- склады, более напоминающие пыльные свалки. Дубовые двери скрипели, когда я переходил из комнаты в комнату. И вот за очередной из них, продравшись сквозь паутину и обветшалые тряпки, я увидел винтовую лестницу, ввинчивающуюся в недра горы. Она пронзала ярусы, забытые обитателями Замка. Где-то на семидесятом этаж представлял собой берег реки, и старик-перевозчик потребовал с меня пийсят копеек за переправу на другую сторону. Он так и сказал -- "пийсят", чем здорово напомнил мне нашего финансиста. Я показал старику язык и вернулся к лестнице, спускаясь еще ниже... Теперь каждая ступень -- как порог у нового мира. Шагни -- и войдешь! Но я не отвлекался... Не эти миры мне нужны. Мне нужна дыра в моем собственном мире! Каменная нора или глинистый ход, но ведущий не в чужие сказки, а подальше от своей собственной!
Ступени кончились внезапно. Вокруг была пустошь, изредка разбавленная стальными гнутыми конструкциями и обрывками проводов и кабелей. То тут, то там горели железные бочки, наполненные какой-то гадостью. А в свете желтоватого пламени танцевало несколько крысенышей в курточках и с припанкованными всклокоченными прическами. Один из них, в моднявых очках, напевал, то ли развлекая толпу тусовщиков, то ли разговаривая сам с собой. Я прислушался, и когда он протянул вверх, к стальным перекрытиям, лапки, различил слова:
Где ты, мой ангел-хранитель,
Возьми, если можешь, меня к небесам,
Убежал я из дома
Бродить по сказочным мирам!
Я просто опешил, а песня не завершилась, крысенок в очках продолжал:
Я прошу, забери меня, мама,
С улиц городских обратно домой!
Я послушным и правильным стану!
Я хочу домой! А тут я чужой!
-- Жаль, что это только песня... -- сказал крысенок в кепи с козырьком назад, греющийся у бочки. Его джинсовая курточка была расписана какими-то непонятными словами на неизвестных языках, а левая брючина разорвана у колена.
-- Только песня? -- переспросил я, никем, кроме него, не услышанный.
