И дядя гипертрофированным размахом отбивал неуклюжую подачу.

Что до грибов, то в лесном контексте привычное дело шло просто на-ура.

Однажды я приехал на дачу и угодил в самое пекло. Шел разбор полетов. Дядя и отчим перетаптывались на пороге и хором повторяли волшебную формулу:

- Такой урок! Урок на всю жизнь! ...

- В последний раз.

- Честным трудом! ...

- Никогда больше! - дядюшка на ходу развивал доктрину.

Мать, красная и в полном исступлении, продолжала орать.

Наконец, их отпустили.

- Ну, ты взял? - шепнул, нахмурившись, мой дядя.

В ответ отчим молча задрал рубаху, показывая бутылочное горлышко, торчавшее из штанов.

Через полчаса они разговорились, и я узнал, в чем там было дело.

Оказывается, накануне они отправились за грибами в отдаленную местность, с редкими поездами. Там, набравши полные корзины, испросили позволения выпить бутылочку вина. Что и требовалось - но только в качестве алиби, для оправдания запаха. Потому что потом они выпили восемь. И мать тащила их на себе, а грибы они потеряли. И сломали друг другу ребра в скоротечной потасовке, потому что дядя обвинил отчима в том, что тот лично бомбил Западный Бейрут.

Венерический Мемуар

Мне, откровенно говоря, немного жалко Венеру. Когда я смотрю на культяшки, оставшиеся от ее шаловливых рук, когда я вижу ее надтреснутый нос, то лишний раз убеждаюсь в правильности названия одноименных болезней.

С ними я сталкивался мало - не знаю уж, увы или не увы. Слегка увы, потому как это же целый пласт общественного сознания. Сколько там можно услышать, сколько порассказать! Я же в своей практике ограничился мычащими парализованными бедолагами, истероидными нимфоманками, алкашами и откровенными психами.

Впрочем, кое-что я все-таки могу рассказать. Это истории из пасмурных студенческих времен, в которые мне, как не знавшему сифилиса, влепили на экзамене двойку.

Это, конечно, к делу не относится - просто обидно до сих пор.

Люди, попавшие к венерологам, имеют свою специфику.

Один, например, утверждал, будто "все у него случилось после того, как он помочился на ржавый трактор".

Другой, челаэк васточный, пошел в глухую несознанку. У него была классическая первая стадия сифилиса, как по учебнику, но он, бедовая голова, все отрицал. И - ай, молодца! - выиграл процесс. Оказалось, что у него что-то очень редкое, но другое. Выписываясь через две недели, он запахнулся в кожаный плащ и гордо каркнул: "Нада знать, с кэм спать!"

Третий явился по собственному почину. Он клялся и божился, что распознал у себя твердый шанкр. Его, конечно, стали осматривать и ровным счетом ничего не нашли. Клиент был чист, как новорожденный младенец. "Нет, есть! - упирался он. - Несите лупу!"Принесли лупу, стали смотреть. И, что поразительнее всего, нашли!

Изучение такой веселой науки рождает множество недоразумений. Венерологи очень любят разные образные выражения: "ожерелье Венеры", "трамвайный симптом", и так далее. Вот показательный пример: при первичном сифилисе в паху увеличивается лимфоузел. Он становится здоровенным, как доброе яйцо, а вокруг проступают другие, помельче. Так вот французские венерологи называют этот главный узел "мэром города", а остальные - его "горожанами". Однажды на экзамене некий субчик слегка запамятовал, как надо говорить, и на вкрадчивый, сладкий вопрос профессора "Ну, а как это образование именуют французы?" ответил, что главный лимфоузел - это Председатель Ленгорисполкома.

И был еще случай, за который не ручаюсь, но мне клялись, что это чистая правда. Шел экзамен; на экзамене бывает так называемая практическая часть. Приводят больного, студент его внимательно осматривает и после рассказывает о том, что увидел. Один экзаменуемый завел пациента в темный угол, велел расстегнуть штаны и принялся изучать. Профессор раздраженно одернул его: что вы, дескать, в закутке корячитесь - ведите больного сюда. Взволнованный экзаменуемый кивнул, схватил клиента за орган, представлявший клинический интерес, и спешно повел к столу, за что и получил почему-то два балла; почему - не пойму до сих пор.

Воцерковление

Оно не состоялось.

Вопреки моим усилиям, пускай и скромным.

Наверно, это плохо, и мне потом здорово достанется.

Правда, я крестился в православную веру в зрелом возрасте, в 1987 году - на волне неофитства, когда потрепанный задник, являвший собой затасканную картину мира, начал медленно оползать, являя ошеломленному взору всевозможные откровения.

Но очень скоро я понял, что совсем не гожусь в аскеты. Однажды, помнится, готовясь к завтрашней литургии, я попытался соблюсти пост: не ел мясного-молочного, не пил вина и держался молодцом, но молодечество давалось мне ценой неимоверных страданий. На беду, жена купила коробку пирожных-картошек, двенадцать штук. И вот она пришла домой и увидела, что я, недвижимый, возлежу на диване и гляжу в потолок, а коробка пуста. Или почти пуста, сейчас уже не помню. Я оправдывался, говоря, что в картошках нет ничего ни молочного, ни мясного, и буква соблюдена. Но червячок сомнения не спал, делая свое черное землеройное дело.

В 1990 году наши искания привели нас в экуменическую общину брата Роже, что в Тезе, во Франции, близ аббатства Клюни.

Стараниями товарища мы свели знакомство с братом Армином, симпатичным экуменистом из лютеран, который как раз приехал в тогдашний еще Ленинград вербовать себе сторонников. Он худо-бедно говорил по-русски и даже оплатил нам дорогу в их трогательный религиозный лагерь - до того им, монахам, хотелось заполучить к себе ортодоксов.

У нас собралась компания, я купил бутылку коньяка, отвергая всякие возражения и увещевания. Коньяк никто не пил, кроме хозяина дома, и я к концу вечери ощущал себя очень недурственно. Однако надо было что-нибудь и сказать, а то я молчал все время. О чем говорить с братом Армином я, естественно, не имел представления и мучительно подыскивал тему, способную его захватить.

Момент наступил.

Пролетел тихий ангел, повисла тишина - повисла неосторожно и опрометчиво.

Я если и не икнул, то солидно откашлялся, подпер щеку кулаком и заинтересованно осведомился, не делая никаких предисловий:

- М-м, брат Армин... ну, а как там мать Тереза?

Но даже этот вопрос не отвратил его от намерения принять нас в Тезе.

И мы поехали - мы с женой и наш приятель.

Мы очутились в молодежном лагере, среди раскованной и шумной европейской молодежи. На нас таращились, но не слишком. Нам предложили на выбор четыре группы, в которых мы могли бы наилучшим образом проявить свою сущность: группы Углубления ("углюбления" - значительно выговаривал брат Армин), Молчания, Дискуссий и Работы.

От работы мы отказались мгновенно. нам хотелось дискуссий, но Армин поостерегся и записал нас в Углюбление. И мы углюблялись - до тех пор, пока однажды, сидючи в кружке, не услышали от толстущей немки со злыми глазами слова про "Маленький Свет", который она любит в своей персоне.

На этом углюбление благополучно закончилось, и мы с товарищем приступили к дискуссиям.

Впрочем, мы не были спорщиками и охотно соглашались со всем, что говорили наши оппоненты. В конце концов мы вызвали бурный восторг у компании итальянцев, которые спросили, признаем ли мы верховенство Римского Папы. Я не слишком разобрался в вопросе и проявил покладистость, сказав им, что почему бы и нет.

В результате случился прорыв в отношениях между Востоком и Западом. "Ура! - вопили итальянцы. - Ортодоксы признали Папу!"

Мы вежливо улыбались и не спешили их разочаровывать.

А большую часть свободного времени, равно как и молитвенного, мы проводили в созерцании двух ослов, которых югославы зачем-то подарили брату Роже, отцу-основателю общины. Под доморощенные гимны, представлявшие собой окрошку из песнопений всех времен и народностей, под кукующую "Аллилуйю" мы наблюдали за этими тихими, безгрешными животными, печалясь о собственной суетности.