Путь воина – это борьба.

Борьба с собой, борьба с обстоятельствами.

Каждая победа дается нелегко.

Именно это и делает тебя непобедимым.

– Даниэль! – Голос ее всегда так нежен, так взволнован, когда она произносит мое имя. – Сынок! Сейчас же возвращайся домой!

Полная решимости рука без труда оттянула меня за шиворот назад, ведь ростом я был еще не выше аршина.

– Не вздумай идти в лес в такую погоду! Ты видишь, какой ветер?!

Ее голос перебивали леденящие слух завывания вихрей. Золотое море колосьев вокруг нас разрезала уходящая вдаль узкая дорога, чей черный змеиный хвост исчезал в темной пучине Шварцвальда.

Взвившиеся с крон огромных деревьев птицы предупреждали о приближении бури.

– Пойдем в дом! – Тон матери железно приказывал повиноваться, но я все не мог оторвать глаз от того очаровывающего момента, когда из-за крон вот-вот покажется всклокоченная грива низко ползущей тучи. Это был тот момент, когда природа на секунду замирала, смирившись с неизбежным, и пропускала через себя непогоду, уступая ветру право господства. Это было настоящим чудом, настоящим колдовством, а не тем, чем обычно пугала меня мать.

– Быстрее, Даниэль! А вдруг появятся из чащи колдуны? И заберут тебя! – Эхом отдавался ее голос в моих мыслях.

Пожалуйста, еще мгновение, еще только один глоток этого божественного воздуха в предвкушении дождя… Я любил дождь за его своеволие. Он никогда не приходил во время всхода посевов, когда о нем так молили, но зато мог по нескольку дней проливаться на наши головы во время сбора урожая. Иногда он словно одумывался и отзывался на наши молитвы, но очень скоро вновь становился своенравным, словно упиваясь своим могуществом над людьми.

Рокочущий звук грома со всего маху раскатился по полям, приминая траву и чуть не сорвав платок с головы женщины, вовремя схваченный тонкими длинными пальцами. Она больше не говорила, только вела меня рядом с собой, ни на секунду не отпуская моей руки, словно боясь, что когда-нибудь выдуманные ею угрозы могут стать явью. А я, спотыкаясь, смотрел вслед грохочущим облакам, и не понимал, как можно не любить бурю.

«Трудный характер есть следствие трудной судьбы»,

– часто слышал я спокойный, мелодичный, подчиняющий себе голос.

Я никогда не хотел быть тем, кто я есть сейчас.

Звонкие от птичьего пения лучи восходящего солнца, изредка пробиваясь сквозь огромные черные кроны остроконечных деревьев, играли на тонких золотых нитях с невесомой пыльцой, мерцая и описывая мягкие, пушистые круги влево-вправо, в такт трепещущему от дыхания ветра занавесу.

Большая резная кровать в глубине комнаты, со всех сторон объятая балдахином, громоздкая дубовая мебель, тяжелый кованый сундук у самого окна… Даже к ненавистным взгляду вещам по прошествии размеренно текущего времени привыкаешь.

В полумраке твердая мужская рука быстрым движением накинула камизу, плотно застегивая манжеты на запястьях. Шею скрыл белый сатин воротника, застегнутого под самое горло. Шепот листьев приносил последние новости с самых нижних этажей замка, из тех окон, откуда доносился говор кастрюль с кипящими в них приправами, звенящие таинственностью придворные сплетни и голоса, голоса просыпающейся истории. Их громогласный шум не докатывался до таких верхних этажей замка, как этот, поэтому здесь так отчетливо чувствуешь себя в безопасности.

Белые манжеты покрыли широкие пластины-кеты. Стальная хватка и резкий щелчок – так начинался каждый новый день Даниэля. И каждый день он жил, понимая, что так жить нельзя. Каждый день он хотел больше не видеть этих сырых мрачных стен, и каждый день снова просыпался в своей постели, в этом замке, с сожалением осознавая, что это его выбор. И казалось, ничто не может изменить этот веками устоявшийся порядок течения времени, беспокоивший сердце только тогда, когда он мог остаться наедине со своими мыслями. Но сегодня все было не так.

– И что же, Вас не смущает наблюдать, как я одеваюсь? – его усмешка повисла в натянутой тишине, сопровождающей это утро.

– Я не смотрю на Вас, будьте спокойны, – отстраненно ответил ему женский голос из мягкой темноты комнаты. – Не мне стоит смущаться, Даниэль, а Вам, ведь по Вашей милости я здесь.

Юноша склонил голову и улыбнулся.

– Поверьте мне, Кейтлин, по моей милости Вас бы здесь никогда не оказалось. Не примите за грубость, но это работа Реймонда, и он в роли экюи был куда уместнее.

– Я исполняю приказ Ее Величества, и я делаю то, что обязана делать. В отличие от Вас. Так что будьте добры, не тяните время. Наденьте нектай.

Гордое спокойствие, приправленное нескрываемой долей скептицизма и непременным оттенком недоверия, были самой природой этой девушки. Как красиво холодный характер сочетался с охристыми локонами, обрамлявшими это обманчиво милое личико. Среди всех фрейлин королевы она одна приковывала взгляд не своей красотой – Верена умело подбирала в свое окружение только самых красивых девушек королевства, – а своей неприступностью. Она одна всегда оставалась верна своей гордой, прямой осанке, своему взгляду и – полностью и без остатка – самой королеве. Безоговорочное служение, как само естество этой девушки, восхищало, но глубина серо-зеленых глаз никогда не выдавала настоящих мыслей, которым, возможно, благоразумие не разрешало даже появляться на свет. Ясна как день – настоящая дочь вардаров. Столь же самоотреченная, как все они, такая же самодостаточная. Каждый, кому довелось родиться в этом королевстве, с малых лет гордился двумя главными вещами в своей жизни: тем, что он вардар (и холодная красота, наследуемая этим народом, еще больше укрепляла их в своей избранности), и тем, чего он к тому моменту уже успевал достичь. Кейтлин в этом плане была выдающимся примером обладания всеми вышеперечисленными качествами, и это гордое спокойствие, с которым теперь она стояла позади Даниэля, так приятно было в очередной раз испытывать на прочность.

Стальной воротник с королевским вензелем, подтверждающим право обладателя на вход в любые двери королевства и доступ к сердцу любой дамы, как и всегда, остался лежать на серебряном подносе рядом с его рукой.

Глаза, наблюдавшие за ним, с безысходностью утонули во мраке.

– Служение, Даниэль, – это высшая форма благодарности, которую Вы можете отдать другому. И каждый в этом мире скажет Вам, что служение – это высшая цель, которой мы можем посвятить свои жизни. – В голосе ее появлялись нотки раздражения. – И пока Вы каждый день просыпаетесь в этом мире, в этом замке, в своей постели, и принимаете это как должное, пока Вы продолжаете идти наперекор правилам и укладу нашей жизни, уж поверьте мне, Вы не можете считать себя в безопасности. А потому наденьте нектай.

– Знаете, в чем проблема, Кейтлин? – Даниэль накинул за плечи плащ и обернулся. – Ее Величество забывает, кто я есть. И что я легко могу обойтись без ошейника. Хотя Вам он очень идет… спорить не стану.

Лицо ее вспыхнуло.

– Да кто Вы такой, чтобы заставлять королеву волноваться за Вашу жизнь!

– Господин Вальтер! – распахнувшаяся с грохотом дверь ударилась о каменную стену, заставив обоих обернуться.

Лицо вбежавшей фрейлины было смертельно бледным.

– Господин Вальтер, Ваша сестра! Она умирает!

***

Момент, когда земля уходит из-под ног, кроме всего является моментом четкого осознания нематериальности страха. Страх рождается где-то глубоко внутри, как и ненависть, как и зависть, как и любовь. И юноша, для своих лет слишком взрослый, всегда холодно оценивал каждое слово в свой адрес, предпочитая оставаться сочувствующе непричастным к общему волнению, когда какая-либо новость врывалась в стены этого замка. Но едва допущенная мысль о том, что с Агнесс могло что-то произойти, – и хладнокровие в его венах начинало пульсировать, и это злило, но контролю не поддавалось. Холодный каменный коридор промелькнул перед глазами за один вдох. Крутая лестница вверх – и с нервным выдохом глаза сузились от яркого света.