Собрался рассердиться, но, когда увидел, куда смотреть, расхохотался.

Господин Корнуэл, на которого явно живительным образом подействовали волны любви и радости, лихо перекинул через плечо свою гирлянду и, пожирая глазами курносую рыжую толстушку, строил ей потешные рожицы. Толстушка краснела и хихикала.

– Сой обзавидуется, такой красавчик))

– Да, поспешила она его отшить)))

И в этот миг погасло свечение. Народ ахнул.

Три ярких, белых луча выхватили из тьмы фигуры и лица всех соперников. Корнуэл для приличия сделал печальное выражение лица. Он почти не изменился. Сой и Лариус оказались сидящими на земле. Она гладила его голову, лежащую на её коленях, и повторяла на разные лады: любовь, любовь, муж, любимый… Любовь лежала перед ней, очевидная и несомненная. Она могла сколько угодно произносить это невероятное слово, которое растекалось волнами по головам слушающих, входило в их сердца, объединяло всех.

Лариус, казавшийся бездыханным, с лицом, бессмысленным, как маска, постепенно оживал. На лице появилась сначала неуверенная, а потом блаженно-счастливая улыбка. Всё, что он отдал, не потерялось. Оно было заключено теперь в этой маленькой, склонившейся над ним фигурке. И она была его!

В сторону третьего луча многие старались не смотреть. Рон сидел и раскачивался как болванчик.

– А почему на Рона не подействовало?

– Не на него одного, – мрачно заметил Пат, кивая на неподвижно стоящего парня в двух метрах от нас.

На его лице выделялись скулы, обтянутые синеватой кожей. И холодные, смотрящие поверх голов глаза. Рот был сжат в небрежно-презрительную гримасу.

– Думаю, что он из фанатов Рона. А природа бесчувственности проста. Ты можешь воспринимать энергию и значения только тех понятий, для которых в твоей душе есть, чем на них отзываться. Это так же, как с Корнуэлем, только страшнее.

– То есть, если Рона возбуждают игры со смертью, он искал это в Сой. Думал, что она такая же?

– Да. Только эти не играют, у них всё по-настоящему.

Тем временем, к Рону подошли барышни из поклонниц, но он посмотрел на них такими пустыми и страшными глазами, что они с визгом убежали. Друзей, способных его спасти, у него не было, а всегда сопровождавшая толпа завистников прятала глаза друг от друга, скрывая тайную радость, которая была слишком очевидна. Все так и разошлись, а вчерашний кумир остался сидеть на пустом холме. Его взгляд привлекла светящаяся вещица. Он сцапал её и стал с ней играть. Нитка порвалась, бусины рассыпались. Умер он не страшно, во сне. Улёгся прямо там, на холме, случайно раздавив одну из бусин. Утром его нашли и похоронили. В его могилу положили и все рассыпавшиеся бусины.

Но это ещё не всё.

На следующий день Сой и Лариуса нашли убитыми. А ещё через день обнаружили и убийцу. Того самого скуластого парня из фанатов Рона. Он не отпирался и даже ничуть не изменил презрительного выражения лица. На вопросительный взгляд судьи коротко бросил, – Месть. После того, как это слово слетело с его тонких губ, он на секунду вскинул голову, но поглядел вокруг и губы снова искривились презрительно.

– Что это значит, Пат?

Я очень внимательно отслеживал все проявления действия закона. В моём представлении парень должен был чувствовать полную растерянность, потеряв знание о мотиве своего поступка. А он почти не изменился.

– Это значит, что парень дьявольски умён. Бросил людям кость для простачков – логичный и понятный мотив. А настоящий скрыл. Думаю, что он включал и месть, так что он вроде и не соврал. Но настоящий глубже. И я, кажется, понял, в чём дело. Только давай не сейчас, а то пропустим важное.

Мне ничего не оставалось, как согласиться.

– Его сразу казнили на площади, – закончил свою речь Старик, – даже не послали на опасные работы. Больше такие состязания не проводились.

Глава 6. Война в эпоху Героев

Старик сделал паузу, а мы, как будто только очнувшиеся от глубокого сна, оглядывались вокруг. Я оказался на приличном расстоянии от того места, где стоял раньше. Значит, мой прыжок в лесу был реальным, хотя по моим ощущениям произошёл в другом пространстве. Не знаю, как Пат меня нашёл и оказался рядом.

Но об этом я забыл его спросить, потому что вдруг увидел и осознал, что весь совместно пережитый через рассказ старика опыт, никуда не исчез. Что вокруг меня стояли вдруг ставшие родными люди. Мы вместе пережили высочайший взлёт и большую трагедию, и теперь это всё это стало нашей общей жизнью. Впрочем, оказалось, что это не единственный рассказ о любви и о битве поэтов, который нам предстояло услышать.

Старик, собравшись с силами, продолжил:

«Время останавливалось ещё во время войн. Да, тогда даже бывали войны. История не помнит, чтобы в какой-то войне было больше одного сражения. Выглядело оно так. Два самых сильных поэта от каждого из воюющих народов выходили на единоборство. Слова того воина, на чьей стороне была правда, получали дополнительную силу. Но если даже самый правый воин был неискусен, у талантливого агрессора появлялся шанс на победу. За спиной у каждого воина-предводителя стояла армия из солдат группы поддержки. Солдаты выкрикивали разные поражающие слова – реальные обвинения или просто ругательства, и тоже играли свою роль в битве.

Воины-предводители были людьми предельно самоотверженными. По окончании сражения погибали оба. Один, сражённый смертельным искусством соперника, другой сам падал на меч. Это было единственным знанием, которое он оставлял себе. Воины выкладывались настолько полно, что к концу последнего как бы сейчас сказали раунда, когда время вспоминало про свой ход, победивший был пуст настолько, что походил на обезумевшего ребёнка.

Проигравший битву народ предавался грусти, а победивший торжеству, смешанному с печалью. Проводы героя обставлялись пышно, а победное застолье сливалось с поминальной тризной.

Но в тот год всё было не так. В год высочайшего взлёта, с которого началось Великое Уныние, продолжающееся до сих пор».

Мы снова провалились в транс, и слова старика обратились в осязаемую реальность.

«Когда окончилась многолетняя битва между Севером и Югом, в которой без малейших сомнений победил Юг, предводитель южан, высокий человек с лицом пророка, повернулся к зажатому между камней мечу, и глаза его были как пустые глазницы. Он уже сделал шаг, когда между ним и мечом встала женщина и слово в слово повторила ему все те огненные слова, которым он поразил сердца северян. В этих словах был не только гнев, отлитый в безукоризненно смертельную форму. В них была и великая боль за свой народ и вообще людей, и призыв к покаянию, и жажда справедливости, и жгучая горечь от мысли о том, что из-за чьей-то ненасытной жадности ему предстоит умереть.

Она ничего не пропустила. Она готовилась к этому дню. Собрала всё, что известно о законе, все самые мелкие подробности. Обнаружила, что есть лазейка, которой никто давно не пользуется. Что если ты отдаёшь чужой опыт, твой остаётся с тобой. Но для этого надо было овладеть особой техникой – слушать, не впуская чужой опыт в глубину своего сознания, не делая своим. Потом она училась запоминать длинные тексты. Заучивала с листа целые трактаты. Была готова к тому, что учить с листа труднее, чем с голоса, особенно любимого. Чтобы вместить в сознание книжные оболочки слов, нужно огромное умственное напряжение. И ещё большее, чтобы их удержать, чтобы они не рассыпались сухой сморщенной кожурой и не разлетелись как от ветра. У неё получилось!