Идиотский вопрос, на который невозможно подобрать нейтральный ответ, но я рискнула выдать:

— Нет, они же не читают в интернете страшных историй.

Аманда на минуту замолчала. На слишком долгую минуту, за которую я успела раз пятнадцать прикусить язык.

— Они тоже видят, как звери умирают, — буркнула она и зашуршала спальником. Наверное, отвернулась.

— Аманда, неужели ты именно этого боишься? Какая глупость! — я даже села. — Мы же не дикари больше! Ты кучу анализов сдала, столько УЗИ сделала! Да врачи тебя всю по косточкам разобрали. Сейчас надо сделать что-то сверхъестественное, чтобы отдать концы в родах. Но ты же этого делать не будешь? — попыталась я закончить тираду на смешливой ноте, но всё равно не получила ответа. — Аманда, чего тебя так расстроило, ты можешь сказать нормально? Капельницу ставить не надо! Раскрытия нет. Да и вообще ты же уже, можно сказать, доносила ребёнка. Аманда! — повторила я настойчивее, и спальник наконец зашуршал.

— Врач спросил, почему я не принесла ему план родов. Я ответила, что не понимаю его смысла. Ну, действительно кто будет меня спрашивать, если встанет вопрос кесарева. Они ведь сделают и всё. А эти разговоры, что я не хочу анестезию. Да, не хочу, а вдруг это будет так больно, что я буду умолять позвать анестезиолога. Ну, какой к чертям план! Я только одно ему написала, что при любом исходе режешь пуповину ты.

Повисла пауза. И я слишком долго молчала, не уверенная, что Аманда высказалась.

— А что, можно было отказаться?! — вскричала я с великой надеждой.

— Ты что, сдурела?! — перекричала меня в ночи Аманда. — Такой шанс раз в жизни выпадает. И единицам! Отказываться? К кому ты ещё на роды пойдёшь… А сама рожать будешь, никто тебе ножницы не протянет…

Я упала обратно на подушку. Ладони вновь зачесались, будто в них уже вложили ножницы. Я бы с радостью вернула их доктору. И если не получится, он ведь поможет мне, ведь поможет? Я, кажется, и уснув, задавала этот вопрос. Во сне меня трясло даже больше, чем наяву. Мне снился медицинский офис, приглушённый свет, врач, лицо которого оставалось в тени. Он бегал за мной с ножницами, а я сигала через стулья в поисках двери и нашла её лишь к утру… Только рассказывать про сон не стала. Лучше скорее сбежать на учёбу и позабыть про грядущие роды.

Аманда тоже должна перестать о них думать, потому что собиралась доверстать флаерсы для агентства по недвижимости. А я в спешке доделывала проекты — когда родится малыш, я явно выпаду из университетской жизни минимум на неделю.

— Знаешь, а лучше родить чуть раньше, — выдала Аманда, когда мы уселись в поезд, чтобы ехать в театр. — Если перехожу и будут стимулировать, мать может приехать, потому что будет известна дата. И даже ближе к сорока неделям может приехать.

— Она тебе так сказала?

— Нет, но мне показалось, что она так думает. Уехать от учеников на две недели она не может, но взять неделю отпуска вполне. А я не хочу её видеть на родах. Не хочу делить с ней этот момент.

— А со мной? Почему ты хочешь делить его со мной? — я задала лишь половину вопроса. Не высказанным остался конец фразы: или ты просто боишься идти туда одна?

— А с тобой хочу! И не спрашивай почему. Просто хочу. И всё тут, — и почти уже через минуту добавила: — Если мать перережет пуповину, она станет напоминать мне о своей связи с внуком до конца дней. А ты — нет, понимаешь?

Я кивнула. Конечно, меня ведь не будет рядом. За стеклом мелькали разноцветные коробки домов. Поездка в Рино стала казаться глупостью. У них будет семья — и чтобы там Аманда ни говорила, настоящая. Куда я лезу со своими кисточками и красками?

— Я засекла время, — выдала Аманда, выходя из вагона. — Мы за два часа добрались. Первые роды длятся в среднем часов восемь. Мюзикл идёт два с половиной часа, плюс два часа дороги и ещё час накинь. Мы успеваем в госпиталь!

На лице Аманды играла улыбка, а у меня дыхание захватило. Я дотронулась до её локтя:

— У тебя что, схватки?

Аманда остановилась на середине лестницы, и мне пришлось заискивающе задрать голову.

— Я просто шучу. Ты что?

Я — ничего. Я пыталась отговорить её от поездки. Поезд ведь трясёт. Даже для меня ощутимо, а она до сих пор ойкает на выбоинах в асфальте. Но желание развлечься взяло верх над страхами. Или те только в ночи её одолевают?

Мы успевали забежать за сэндвичем в забегаловку в квартале от театра. Аманда даже взяла колу, подмигнув:

— Может, в последний раз…

Её шуточки не казались смешными. Я её ещё утром спросила про самочувствие, потому что этой ночью она раз десять бегала в туалет.

— У меня всё нормально. Просто в тридцать восемь недель ребёнок вдруг в настоящего слона превратился.

Только в театре я сумела расслабиться, хотя в желудке чувствовалась тяжесть от плохо пережёванной булки, и так же, как и Аманда, я держала руку на животе, пытаясь успокоить неприятные ощущения. Но в отличие от неё действо меня отвлекло, а Аманда постоянно заглядывала в телефон. Может, мать что написала? Не может же ей быть не интересен знаменитый мюзикл. Шикарные декорации, падающая люстра и голоса, какие голоса! Возможно, лицами они не дотягивали до Отелло, но в остальном явно его обошли. Хотя как можно сравнивать оперного певца с ними… И как можно в театре уткнуться в телефон?

После такого я ожидала, что в антракте Аманда предложит уйти, и уже перебрала в голове с сотню доводов, чтобы убедить её остаться, но ни один не казался мне достаточно хорошим.

— Давай походим, — вскочила Аманда первой из всего ряда. — Если они не настоящие, то пройдут.

— Что? — я уставилась в её бледное лицо.

— Я засекала время. Схватки идут весь этот час каждые пятнадцать минут.

Я приросла к креслу, но Аманда сумела выдернуть меня из него.

— Пойдём!

Мы исходили холл и лестницу. Даже на улицу вышли и прошли от одного светофора до другого. Я боялась открыть рот. Только держала её под локоть.

— Кажется, прекратились. Но я хочу в туалет. Иначе не высижу до конца.

— А ты уверена, что мы должны сидеть?

— Мы же в театр пришли, я не хочу просто так уходить…

Мне хотелось сказать, что она всё равно ведь не смотрит, но я промолчала. И поспешила в очередь в туалет. Уже дали звонок, но мы дождались свободной кабинки. У меня самой скрутило живот то ли из-за сэндвича, то ли от страха.

— Ты чего? — Аманда показалась мне бледнее прежнего. — Снова схватки?

— Нет. Но есть кровь на прокладке. Правда, всего пару капель.

— И?

— Пошли в зал, а то ещё не пустят.

И всё равно она остановилась на середине лестницы подле плаката для селфи.

— Давай попытаемся улыбнуться.

И мы попытались.

— Ну как? — спросила я шёпотом минут через двадцать после начала второго действия.

— Он постоянно двигается, — нагнулась ко мне Аманда. — И так больно, что я уже не могу понять, есть ли схватки. Наверное, всё же нет, потому что он обычно при них замирает.

И мы смотрели дальше, а потом я заметила, что Аманда вновь вытащила телефон и показала мне два пальца. Две схватки были? Что, уже не с пятнадцатиминутным разрывом, а чаще? Но два пальца оказались знаком победы — схваток не было, она смотрела, сколько осталось до конца, потому что малыш передавил всё, к чему сумел привалиться. Мы даже не дождались окончания аплодисментов и понеслись в туалет.

— Есть кровь? — метнулась я к Аманде, когда та вышла из кабинки.

Я выглядела хуже после того, как умылась и замочила волосы. Юбка измялась, потому что я воспользовалась ей, как полотенцем, отключившись на мгновение от мозга.

— Нет, но я вновь почувствовала схватку.

Я глянула на часы. Если прибавить шагу, то мы успевали перехватить ранний поезд и не ждать лишние двадцать минут. Аманда двигалась быстро, но как-то всё боком, будто вновь хотела в туалет.

— Ты вообще можешь идти?

Она без слов кивнула. Как мы только не полетели с лестницы, спеша вставить билеты в валидатор. Табло показывало минуту до прибытия поезда, и двери вагона захлопнулись сразу за нашими спинами. Аманда плюхнулась на диванчик и вцепилась в телефон.