Я даже опешила: она будет переспрашивать, строя из себя непробиваемую дуру? Или ей хочется испытать моё терпение? Но у меня его не сталось. Я израсходовала за её беременность весь свой жизненный запас терпения.

— О твоей беременности! О чём ещё можно сейчас говорить?!

Аманда опустилась на диван и оттолкнула ногой лишний пакет.

— Мы уже поговорили. Больше говорить не о чем…

— А плане?

Как поговорили? Когда? О чём? И потом весело обсуждали пианистку?!

— Я ей всё сказала и про двадцатку, и про… — Аманда подалась вперёд, чтобы допинать пакет до самого угла. — Про Майкла и про то, что потом решила рассказать ему про беременность. Только добавила, что скрыла отцовство, чтобы его родители не знали о ребёнке, потому что мы оба были против мормонов, и я так и не скажу ничего его родителям, хотя мне и будет тяжело одной без Майкла растить ребёнка. И про Стива, что он всё лез с финансовой поддержкой, потому что возвёл дружбу в фетиш.

— И? — Я села прямо на пол, как тогда, давно, уже, кажется, в прошлой жизни, когда узнала про её беременность. Майка вновь была мокрая, но в этот раз я не стала её снимать.

— И что? Моя мать тоже не любит их семью, и она со мной согласилась, что лучше им не знать о внуке. У тебя остались вопросы?

Она смотрела на меня в упор, и в глазах её отражалась не боль, а злость.

— У меня к тебе последнее время только один вопрос: почему ты опять солгала? — Думаю, в тот момент мои глаза отличались от её лишь цветом. И я, кажется, имела больше причин злиться, чем она.

— А ты предлагаешь сказать матери про изнасилование, виновник которого мёртв. Сказать только лишь для того, чтобы быть правдивой до конца, прекрасно понимая, что, как был зачат этот ребёнок, в данный момент уже не имеет никакого значения. Ты хоть понимаешь, что при этих словах почувствует моя мать?

Я молчала, но лишь секунду.

— Мы договорились, что ты говоришь только правду!

Аманда вцепилась в кантик дивана, словно пыталась удержать себя от того, чтобы подскочить ко мне, теперь уже не сидящей, а стоящей подле дивана.

— Договорились? Когда? И я что, на допросе? — голос Аманды дрожал и даже перешёл от злости в шёпот.

— Ты из одной лжи переползла в другую! — я не могла уже замолчать.

— Это где я солгала, по-твоему? Я рассказала про таблетку, — и Аманда загнула палец. — Рассказала про Майкла. Про свою нелюбовь к мормонам, — продолжала она загибать пальцы. — Про то, что и близко не хочу видеть эту семейку рядом с моим сыном! И то, что я не знаю, как выгребу финансово. Где тут ложь? Или, — продолжила она уже шипя, не пожелав сделать даже крошечной паузы для моего возможного ответа, — тебе очень хочется, чтобы я унизилась? Хорошо, я скажу матери, что Майкл меня напоил, — и совсем уже шипя добавила: — Но только после того, как ты признаешься отцу, что позволила Стиву затащить себя в постель, считая, что он отец моего ребёнка! Давай, поборница правды! Принести для признания телефон?!

И Аманда действительно поднялась с дивана. Я стояла, как вкопанная, не в силах шевельнуть ни рукой, ни тем более языком.

— Поняла теперь, что есть вещи, в которых можно признаться подруге, но не родителям? Или тебе нужно время подумать?

Я опустилась обратно на пол, хотя думать было не о чем. Я и так всю прошлую ночь думала, как объяснить отцу, кто такой Стив без жутких подробностей нашего знакомства.

— И что сказала на всё это твоя мать? — спросила я, чтобы попытаться увести разговор от собственной персоны.

Аманда села обратно на диван.

— Сказала — ничего не поделаешь, будем жить дальше.

— И всё?

— А этого мало? Слово «дальше» не кажется тебе многообещающим?

— Вы столько всего купили… — я уставилась в угол, надеясь, что Аманда переключится на детские шмотки и забудет неприятный разговор, но не тут-то было: я, кажется, подбросила в костёр сухих веток!

— А я до сих пор не знаю, где буду жить дальше.

И пауза. Всё? Или не всё?

— Я сказала, что не хочу возвращаться в Рино, потому что не хочу думать о Майкле.

И я не перебила Аманду, зная, что её почти невозможно вызвать на откровенный разговор, и раз такая удача…

— Мать ответила, что ей будет тяжело оплачивать мне и жильё, и расходы на ребёнка, если я решу остаться в Долине. Она всё-таки предлагает переехать куда-нибудь. Или… — Аманда так надолго замолчала, что я испугалась, что вот и пришёл конец её откровенности. — Она говорит, что могла бы найти здесь себе учеников, если я согласна жить с ней в одном доме. Слышишь, она согласна переехать из-за меня! Но я, я не хочу её рядом… Я не знаю, как мне быть…

Теперь злость во взгляде сменилась мольбой, но я не должна была давать ложной надежды, не должна, но дала…

— Давай поговорим с моим отцом. Давай поедем туда с твоей матерью и… Давай, а?

Аманда покачала головой.

— Мать не пойдёт на это. Даже не начинай!

И Аманда отвернулась, а я обрадовалась, что она не ухватилась за моё предложение, как за соломинку. Её мать могла бы поговорить с отцом, но не я… Я так и не набрала ему после вчерашнего разговора. Что, что мне ему сказать?! Я подумаю об этом в воскресенье в церкви. А завтра… Завтра мне бы не запнуться на подиуме!

Главное, что меня не увидят знакомые! А если и увидят, то явно не узнают. Разве можно увидеть меня в подобном месте?

— Мы решили пойти на тебя посмотреть, — ошарашила меня Аманда перед самым выходом. — Там, пишут, отличная выставка будет, и билеты есть…

И разве у меня был хотя бы один шанс из ста её отговорить? Главное теперь — не думать о том, что она в зале. Во всяком случае на какое-то время я вообще позабыла о существовании Аманды — когда увидела платье. Белое с тонкой чёрной вышивкой в виде крыльев бабочки, огромное — на кринолине. Платье феи… Оно собиралось у меня на глазах из разрозненных кусочков, которые соединялись тонкими проводками — нижняя юбка и меховой лиф были начинены лампочками. Когда меня во время примерки увидели две шибко юные особы, представлявшие платья своей мамы, они в два голоса ахнули — фея! Ах, если бы… Если бы у меня была хоть тысячная доля их магии, чтобы перенестись в июль и одолжить Аманде двадцатку!

— Тебе ничего не надо делать, — замахала на меня дрожащими руками модельер после подключения последней батарейки. — Я тебя включу, и тебе останется только пройти, не споткнувшись, — и она подбадривающе улыбнулась. — Гости будут визжать так же, как эти девочки. Лампочки даже на взрослых людей действуют магически. От тебя требуется только вынести их в темноту.

Но я всё равно не была уверена в своём успехе на все сто. Для начала мне нужно было без нездорового румянца снять платье и напялить джинсы. Для гардеробной просто отгородили часть парковки — с улицы нас не было видно, но друг у друга мы все были на виду. Но я сделала это с закрытыми глазами и потом на полусогнутых дошла под музыку от двери до подиума, раскинув руки, как фея. В начале всех собрали в зале и между делом заметили, чтобы выпивку с наркотиками оставили на потом, иначе «плохих» мальчиков и девочек не допустят до показа. Но сейчас у меня был такой мистический вид, что я сама почти уверовала, что проглотила таблетку. К счастью, нас отпустили прогуляться по ангарам художественной выставки — мне просто необходим был свежий воздух!

Одна в толпе я бродила от картины к картине, молясь не встретиться с Амандой, но пока натыкалась лишь на своих учителей, не признаваясь даже тем, чьи работы висели на стенах, что участвую в показе. В темноте и лампочках меня никто не признает, никто… Я шарахалась от стены к стене, находя в выставленных работах отголоски проектов, которые нам задавали в университете. Только мои идеи даже близко не стояли с тем, как виртуозно и одиозно воплощали в жизнь свои мысли наши учителя. Если бы я увидела здесь хоть один портрет, тут же бы разочаровалась в своём вчерашнем живописном достижении, но, к моему счастью, в ангаре безраздельно властвовало абстрактное искусство или… Или то, чему мне сложно подобрать определение.