Я обводила затуманенным взором аудиторию, отчего-то постоянно натыкаясь на улыбающиеся лица, будто в восемь утра все отлично выспались, будто не жалели, что не всё успели сделать на каникулах, словно ни у кого из них ничего не болело. Даже Аманда улыбалась, улыбалась в полный рот, будто позируя перед объективом. Я пыталась вслушаться в её стрекотание с соседкой, но в ушах шумело так, будто оба их заткнули огромными ракушками. И вдруг всё стихло, или же я оглохла окончательно.
Вошёл преподаватель, которого я видела впервые, и отчего-то он мне сразу не понравился. Наверное, то не была его вина, просто сейчас он являлся для меня причиной того, что я должна сидеть в этой духоте и обдирать острым леденцом щёку. А ещё за ним шла вереница студентов, которым даже при желании не нашлось бы места в аудитории. Все смотрели на них с сочувствием, ведь каждый хоть раз, не успев записаться на желаемый курс, обивал пороги аудиторий в надежде разжалобить преподавателя. Только я одна смотрела с ненавистью, потому что их присутствие добавляло ещё больше запахов этой жуткой вонючей аудитории. Вдруг волна сидящих колыхнулось, и я поняла, что зловонный поток не предотвратить, и сейчас за наши спины на длинные подоконники усядутся человек десять. Заскрипели стулья, и я чуть не прищемила бедро, придвигаясь к стулу Аманды. Сейчас меня наша близость только пугала, ведь она могла догадаться… Я вгрызалась зубами в леденец, надеясь, что лимонный вкус и запах усилится и не выпустит из недр живота противно-кислый комок желчи.
Я пыталась вслушиваться в слова преподавателя, потому что чёрные буквы на розданных им зелёных листах синопсиса плясали акварельную пляску, не желая складываться в слова. В невнятном потоке речи яркой вспышкой вдруг проскакивали слова «проект», «срок сдачи», «оценка»… Только смысл их для меня оставался тайной. Я разглаживала лист бумаги и думала о предстоящем визите к врачу, о том, как я сообщу о своём желании сделать аборт, о том, как мне скрыть беседу от Аманды и как продолжить наслаждаться её беременностью. Я вдруг отчётливо поняла, что подруга либо дура, либо что-то не договаривает мне о Майке, потому что у меня не возникло и мысли сохранить ребёнка в тайне от Стива ещё и потому, что я и минуты не могу себе представить, как смотреть в глаза ребёнка, примечать в нём отцовские черты и не вспоминать, как подло он с тобой обошёлся, и не вымещать при этом потаённую боль на ребёнке. Аманда врёт или не врёт, а просто не договаривает, и её откровенности — грош-цена, но и от меня правды она не услышит, потому что в отличие от Стива она не станет убеждать меня позвонить, а кинется к телефону первой… Она такая. Она знает, как всё делать правильно, даже если со стороны это выглядит полным безрассудством, это только я ничего не знаю и не могу. Но сегодня я знаю, что делать, и сделаю, а для начала мне просто надо сделать ещё один глоток воды, чтобы остаток леденца перестал царапать горло…
— Идиотизм, и зачем нам нужна каллиграфия на интенсиве?
Я даже не поняла, что это говорила Аманда, и не заметила, как народ зашевелился, а значит неожиданно для моих горестно-бравадных мыслей подкралась перемена.
— Зачем это нужно? Даже он толком объяснить не может. Ну где я буду пером выводить буковки, которые писцы использовали при копировании манускриптов в энном средневековом веке?
Я хлопала ресницами, потому что для меня непонятным было всё, что до этого сказал преподаватель. Я попыталась пробежать глазами синопсис, и в этот раз буквы немного подыграли мне, и я выудила необходимую информацию о предстоящем проекте в виде календаря, но обсудить его не успела, потому что к Аманде подсела Бьянка, с которой прошлой осенью мы делали общий проект по истории искусств и стали более-менее общаться, то есть пару раз она пригласила нас в гости на семейный просмотр фильмов. Вместо приветствия она выдала:
— Мы с Логаном дуриан купили. В машине лежит, пока не воняет, но он говорит, что-либо режем сегодня, либо он его в ближайшую мусорку выкидывает. Может, после урока махнём в парк?
Я пыталась вспомнить, что такое дуриан, но мозг мой не выдавал никаких ассоциаций, а вот выражение лица Аманды говорило об обратном действии её памяти. Только кривизна её губ лишь подбодрила Бьянку, и та стала чуть ли не подпрыгивать на стуле.
— Ну это круто ведь! Другие вон в Азию едут попробовать, а тут в любом китайском супере! Ну давай. Я же не просто так пятнадцать баксов потратила! Его почему-то ведь называют королём фруктов…
— За вонь, — перебила её Аманда. — Знаешь, у меня сейчас обострённое обоняние, и я… Я вообще-то боюсь пробовать что-то…
— А что в нём может быть плохого?
Аманда взглянула на меня, словно передавала пальму первенства по убеждению Бьянки в том, что есть дуриан ей надлежит вместе с Логаном в гордом экспериментаторском одиночестве. Только у меня слова, способные убедить кого-то в чём-то, не рождались, да что там убеждение, они просто не вылетали из моего рта, а Бьянка тут же взяла мою многозначительную паузу в начале не начавшегося диалога в свой арсенал.
— Ну ты-то не беременная, ты-то можешь! Просто мне нужна моральная поддержка, чтобы это сделать. Я вокруг этого ёжика уже третий год хожу, и вот вчера купила… Ну…
— Кейти тоже не может, — ответила за меня Аманда. — Она…
То ли Аманда сделала паузу, то ли в моём несчастном мире остановились часы, боясь услышать продолжение фразы, только тишина длилась настолько долго, что Бьянка вновь взяла её в оборот.
— Ну вы скучные какие-то, да-ну вас… Вот я сейчас попрошу Логана отснять дуриан во всей красе и сделаю с ним календарь.
— Кейти, — Аманда наклонилась чуть ли не к самому моему уху. — Тебе надо что-то съесть, тогда тошнить перестанет. Я знаю.
— Что ты знаешь? — ни с того, ни с сего громко закричала я, чувствуя, что моей едой станут сейчас горькие слёзы обиды, но тёплая рука Аманды легла мне на запястье, словно на управление громкости в плейере.
— Понимаю, потому что беременные и менструальные проблемы похожи. У нас, женщин, вообще всё похоже. Ты ни черта ни ела, кроме конфет, пошли… Всё равно он всё ещё по делу ничего не сказал.
Как-то мы оказались в коридоре, прошли его и спустились на улицу, где меня бросило в дрожь, несмотря на яркое солнце. Ноги слушались с трудом, живот тянуло вниз, руки не могли найти в воздухе опоры, пока моя влажная ладонь вдруг не оказалась в плену Аманды. Мне стало неловко оттого, что тело нагло выдаёт моё состояние, только вырвать руку означало натолкнуть подругу на ещё большие сомнения по поводу моего недомогания. Я ещё не совсем успокоилась после брошенной ей фразы, чтобы высекать в мозгу Аманды очередную искру подозрений. Кафетерий заставил мой желудок сжаться, а горло — перестать сглатывать то, что тотчас наполнило мой рот, едва мы переступили порог. Очередь ползла медленнее самой старой черепахи, и я начала нудить по поводу опоздания на урок, пытаясь вытащить Аманду на свежий воздух, хотя и на улице воздух пропах чем-то непонятным, совсем не по-зимнему свежим, а удручающе сырым, хотя небо с раннего утра слепило голубизной без намёка на серые облака.
Однако Аманда осталась тверда в своём желании засунуть в меня круассан. Я давилась им, сидя на ободке клумбы, пока Аманда заботливо дула на мой чай, в который всыпала неимоверное количество сахара. Я смотрела на её пальцы, перебирающие горячий стакан, будто клавиши фортепьяно. Я отчётливо вспомнила гостиную её дома в Рино, ощущение тепла, запах корицы, смешенной с хвоей, и вкус шоколада. Да, он будто таял на моих губах… И мне до безумия захотелось сейчас съесть хотя бы обычную шоколадку, но приходилось глотать хрустящее тесто и давиться чаем, сахар в котором явно не растворился и теперь оседал на моих зубах вязкой приторной плёнкой, словно коктейль из сахарного тростника. Поглощать эту дрянь было настоящим мучением, но крошки слоёного теста мерзко скребли горло, и я не знала, что произойдёт раньше: закончится ли чай в стакане или вся эта дрянь выйдет из меня наружу. Аманда внимательно следила за мной, а я упрямо смотрела на мутную жидкость в стакане. К счастью, мой желудок оказался сильнее переслащённой круассаново-чайной бомбы.
