Что касается транспортировки артиллерийских орудий, то вьетминевский командир Чан До красочно описал стандартный процесс, который повторялся на протяжении нескольких недель: «Каждую ночь, когда в долины опускался ледяной туман, собирались группы людей… Тропы были узкими и к тому же вскоре покрывались по щиколотку скользкой грязью… малейшее отклонение колес в сторону – и орудие скатилось бы вниз по крутому склону. Обливаясь потом и слезами, мы тащили эти орудия, которые было под силу сдвинуть только грузовикам… Единственной нашей едой был рис, часто недоваренный, потому что походным кухням нельзя было дымить днем и разжигать яркие костры ночью. На подъемах сотни человек тянули орудия вверх на длинных веревках; на гребне устанавливали лебедку, чтобы не позволить орудиям скатиться вниз. Спуски давались гораздо труднее; тропы извивались и изгибались, а тяжелые орудия так и норовили набрать скорость. Артиллерийские расчеты направляли и затормаживали свои пушки, ставя подпорки под колеса, а пехота удерживала их с помощью веревок и лебедок. Иногда за целую ночь, трудясь под светом факелов, нам удавалось пройти всего километр, а то и полкилометра»[93]. Вьетминевская пропаганда посмертно героизировала солдата, который бросился под колеса пушки, чтобы не дать той скатиться в пропасть.

Французская разведка по мере возможности следила за лихорадочной деятельностью вьетминевцев на северо-западе. По ее оценкам, Зяп мог собрать около 25 000 носильщиков, которые могли обеспечить снабжением примерно такое же число осаждающих. В действительности же коммунисты мобилизовали 60 000 человек. Специально оборудованные велосипеды стали важнейшим звеном в цепочке снабжения: каждый велосипедист мог перевозить больше 50 кг груза, а в чрезвычайных ситуациях до 100 кг. Коммунистические лидеры использовали свой агитаторский дар не только среди солдат, но и среди крестьян-носильщиков, вдохновляя их на поистине героические усилия и жертвы, на которые были способны немногие французские солдаты и тем более наемники. Один французский военнопленный был глубоко впечатлен, когда на призыв вьетминевского командира помочь обезвредить французские бомбы замедленного действия откликнулось сразу десять добровольцев.

Поначалу события разворачивались в неспешном темпе; между первой высадкой французского парашютного десанта 20 ноября и первым вьетминевским штурмом в марте прошло больше 100 дней. Тем не менее вьетминевцы жестко пресекали любые попытки французов выдвинуться за пределы периметра: в декабре два парашютных батальона, пытавшихся войти в деревню в 15 км от базы, наткнулись на сильный огонь и были вынуждены отступить. Наварр дал де Кастри новый приказ: отказаться от рейдов и просто удерживать лагерь любой ценой. Имея в своем распоряжении четыре 155-мм пушки, а также 105-мм гаубицы и 120-мм минометы, защитники были уверены, что подавят вьетминевцев превосходящей огневой мощью. Но их ожидания не оправдались: низкое качество топографических карт не позволяло авиационным и артиллерийским наводчикам обеспечить высокую точность наведения; к тому же вьетминевцы умело маскировали свои тяжелые орудия, делая их почти неуязвимыми для бомбардировки.

На протяжении всего декабря французское командование получало непрерывный ручеек разведданных, которые вызывали у Наварра и Коньи тревогу, хотя и не такую сильную, как следовало бы. Они знали, что в горах на севере происходит передислокация четырех дивизий, но не были уверены насчет их места назначения: отвлекающие действия вьетминевцев на Центральном нагорье и в дельте Красной реки ввели французский штаб в заблуждение. Кроме того, до настоящего момента вьетминевские войска, наталкиваясь на сильное сопротивление, всегда сворачивали атаку и отступали. Французские генералы были уверены, что в Дьенбьенфу армия Зяпа поступит так же. Посетивший гарнизон корреспондент газеты Le Monde сообщил читателям, что среди французских солдат царит настроение «On va leur montrer!» – «Мы им покажем!»[94].

Накануне Нового года Наварру стало известно, что Вьетминь занимается переброской гаубиц: 31 декабря он сообщил в Париж, что оборона плацдарма может стать затруднительной. Тем не менее в первые недели 1954 г. главным врагом гарнизона была скука. Полковник Ланглэ вернулся из госпиталя с забинтованной лодыжкой и передвигался по лагерю на маленьком пони. Патрули несли небольшие, но регулярные потери. Многие солдаты с нетерпением ждали, когда вьетминевцы начнут штурм, чтобы «надрать им задницы» – и получить долгожданный отпуск в Ханой с его изобилием увеселительных заведений. Но некоторые предчувствовали недоброе. 11 января подполковник Жюль Гоше писал своей жене: «Время идет медленно, и не происходит ничего интересного. Нам говорят, что это ненадолго и следует приготовиться к трудным временам. Ходят слухи, что мы предназначены для жертвоприношения»[95].

В последующие недели защитники гарнизона предприняли несколько вылазок с целью уничтожить артиллерию противника, но все они потерпели неудачу. Попытки перерезать маршруты снабжения Зяпа с воздуха также не увенчались успехом, отчасти из-за сложных условий, отчасти из-за неопытности французских экипажей бомбардировщиков B-26 Marauder. Однажды позиции Ланглэ подверглись бомбардировке; поначалу защитники подумали, что это китайцы, но это оказался заблудившийся французский бомбардировщик[96], что было неудивительно, поскольку бомбометание производилось с высоты больше 3,5 км. Вдали от Дьенбьенфу вьетминевцы совершали ночные диверсионные рейды, чтобы отвлечь внимание Наварра и нанести урон вражеской авиации. Их усилия были более успешными: в ходе рейдов на аэродромы вокруг Ханоя и Хайфона им удалось уничтожить 20 самолетов, большинство из которых – ценные транспортные C-47.

К середине зимы Наварр и его штаб получили достаточно разведданных, чтобы понять: их ожидает полномасштабная кровавая катастрофа. Они делились своими сомнениями с Парижем, однако ядовитый коктейль из гордости, фатализма, глупости и моральной слабости мешал им признать собственную ошибку. Если бы гарнизон Дьенбьенфу был эвакуирован, никто бы никогда за пределами Вьетнама не услышал об этом месте. Это было бы одним из обычных локальных отступлений, к которым все привыкли. Безусловно, главная ответственность за случившееся лежит на Наварре, но в неменьшей степени она лежит и на всем французском военном и политическом руководстве. К несчастью для французов, их страной и их армией управляли люди, над которыми довлело пережитое в недавнем прошлом национальное унижение и которые жаждали во что бы то ни стало восстановить национальную честь, возродить славу своей Родины. Движимые этими иррациональными побуждениями, они обрекли свою армию на одно из самых громких военных фиаско XX в. – фиаско тем более горькое, что были все шансы его избежать.

В последнюю неделю января гарнизон был приведен в состояние боевой готовности: разведка сообщила, что вьетминевцы собираются начать массированный штурм в течение нескольких часов. Разведка ошиблась: таков был первоначальный план, но Зяп его изменил. Краеугольным камнем всех недавних военных побед армии Вьетминя была тщательная подготовка. Несмотря на то что все войска уже прибыли на свои позиции, Зяп решил, что запасов артиллерийских и минометных боеприпасов недостаточно для успешного штурма. К досаде своих подчиненных, он отложил начало операции.

Согласно его новому плану, предстоящая операция должна была захватить сезон дождей. Зяп считал, что его люди, находящиеся на горных склонах, будут меньше страдать от проливных дождей, чем французский гарнизон на равнине. В Париже один из генералов думал так же, мрачно заметив, что к апрелю лагерь де Кастри будет затоплен водой по колено: «Мы рассчитывали, что сумеем уничтожить три лучшие дивизии Вьетминя. Вместо этого Зяп загнал значительную часть наших сил в мышеловку и спокойно готовится к штурму»[97]. Возможность эвакуации была в очередной раз обсуждена – и отброшена, поскольку это означало бы потерю огромного количества военного имущества и почти наверняка уничтожение арьергарда. Вместо этого Наварр принял решение усилить гарнизон.