Утром новая мать опять пришла к нему, помогла одеться, причесала и, рассказывая о предстоящем путешествии и о всех чудесах, которые он увидит, понемногу отвлекла его мысли от тягостных событий вчерашнего дня. А после завтрака они вдвоем сходили на могилу, и там сердце мальчика раскрылось перед новым другом; он дал волю своим чувствам и в бесхитростных словах поведал, какое сокровище отняла у него смерть. Вдвоем они посадили розовые кусты у изголовья могилы и разбросали по ней полевые цветы; и вдвоем ушли, взявшись за руки и оставив мертвых спать тем долгим сном, который исцеляет все сердечные муки и кладет конец всем печалям.
ГЛАВА III
ДЯДЯ ДЭНИЕЛ ВПЕРВЫЕ ВИДИТ ПАРОХОД
Babillebaboul (disoit-il) voici pis qu'antan Fuyons!
C'est, par la mort baeuf, Leviathan, descript par le
noble prophete Moses en la vie du sainct homme Job. Il
nous avallera tous, comme pilules... Voy-le-cy! О que tu
es horrible et abhominable!.. Ho! ho! Diable, Satanas,
Leviathan! Je ne te peuz veoir, tant tu es ideux et
detestable!
Rabelais, Pantagruel, b. IV, c. 33*.
______________
* "Бабилебабу! - сказал он. - Это еще хуже, чем в тот раз. Бежим! Провалиться мне на месте, если это не Левиафан, о котором благородный пророк Моисей говорит в своем жизнеописании Иова. Он проглотит нас всех, как пригоршню пилюль... Вот он! О, как ты ужасен и отвратителен!.. Ох-хо-хо! Дьявол, Сатана, Левиафан! Не могу я смотреть на тебя, такой ты уродливый и гнусный" - Ф.Рабле, Пантагрюэль, кн. IV, гл. 33 (старофранц.).
Каким бы нескончаемым и тоскливым ни казалось путешествие взрослым переселенцам, дети только дивились и восхищались; для них это был мир чудес, и они верили, что он населен таинственными карликами, великанами и духами, о которых рабы негры любили рассказывать им по вечерам при неверном свете кухонного очага.
В конце первой недели путешествия Хокинсы остановились на ночлег вблизи жалкой деревушки, которая дом за домом сползала в подмывавшую берег ненасытную Миссисипи. Река несказанно поразила детей. В сгущавшихся сумерках полоса воды шириною в милю казалась им океаном, а туманная кромка деревьев на дальнем берегу - началом нового материка, которого никто, кроме них, еще, конечно, не видал.
Дядя Дэн - сорокалетний негр, тетушка Джинни - его жена, тридцати лет, молодая мисс - Эмилия Хокинс, молодой масса - Вашингтон Хокинс и молодой масса - Клай, новый член семьи, усевшись после ужина рядышком на бревне, глядели на удивительную реку и тихонько разговаривали о ней. Мелькая в путанице разорванных облаков, высоко в небе плыла луна; темная река чуть посветлела под ее рассеянным светом; в воздухе царила глубокая тишина, которую, казалось, не нарушали, а лишь подчеркивали раздававшиеся по временам звуки: крик совы, собачий лай, глухой гул обрушившегося где-то вдали берега.
Все пятеро, сидевшие тесной кучкой на бревне, были детьми - по крайней мере по своему простодушию и полному невежеству; и все, что они говорили о реке, было по-детски наивно. Они с таким благоговением смотрели на открывшуюся перед ними величавую и торжественную картину, так глубоко верили в то, что в воздухе летают невидимые духи, которые движением крыльев вызывают слабое дуновение ветерка, что невольно заговорили о сверхъестественном, перейдя на тихий, таинственный шепот. Внезапно дядя Дэн воскликнул:
- Дети, там что-то движется!
Все прижались друг к другу еще теснее, и у каждого сердце тревожно забилось в груди. Дядя Дэн показал костлявым пальцем вниз по реке.
Где-то за лесистым выступом берега, черневшим в миле от них, нарушая тишину, раздавалось глухое пыхтенье. Вдруг из-за мыса выглянул свирепый огненный глаз, от которого по сумеречной воде наискосок побежала яркая полоска света. Пыхтенье становилось все громче и громче, а сверкающий глаз все увеличивался и сверкал все свирепее. В темноте начало вырисовываться что-то огромное; из двух его высоких рогов валили густые клубы дыма, сверкнув звездами искр, они сливались с черной пеленой мрака. Темная громада надвигалась все ближе и ближе, и вот уже вдоль ее вытянутых боков засияли пятнышки света и, отражаясь в реке, побежали рядом с чудовищем, словно фигурки из факельного шествия.
- Что это! Ой, что это, дядя Дэн?!
Проникновенно и торжественно прозвучал ответ:
- Это сам господь всемогущий! Скорее на колени!
Повторять не потребовалось: все тут же упали на колени. И пока таинственное пыхтенье нарастало и приближалось, а грозный блеск все шире и дальше разливался по реке, голос негра звенел мольбою:
- О господи, все мы грешники, большие грешники, да; и мы знаем, что ежели попадем туда, в нехорошее место, значит так нам и надо. Но, боже, хороший, добрый боженька, мы еще не совсем готовы, мы еще не готовы; дай этим бедным детишкам немножко времени, совсем немножко. Коли уж тебе надо кого-то забрать, то забери меня, старого негра. Милосердный боже, добрый ты наш боженька, мы не знаем, за кем ты пришел, на кого направил свой глаз, но раз ты примчался сюда в огненной колеснице, значит какой-то бедный грешник дождался своего последнего часа. Господи, эти детишки не здешние, они из Обэдстауна, там они ничего и знать не знали и ведать не ведали; ты и сам понимаешь, что они не могут отвечать за чужие грехи. Боженька, добрый наш боженька, не пристало твоему милосердию, твоему всепрощению и благому долготерпению забирать этих детишек, когда кругом столько взрослых полны порока и им давно пора жариться в аду! О господи, пощади этих детишек, не отрывай их от друзей, прости им на этот, только на этот раз и рассчитайся за все со мной, со старым негром. Тут я, господи, тут! Старый негр ждет, он готов, господи, он... Сверкающий, пыхтящий пароход поравнялся с ними и двигался теперь по реке шагах в двадцати. И вдруг, заглушая молитву, раздался грохот продуваемых клапанов. Дядя Дэн мгновенно схватил под мышки по ребенку и кинулся в лес; следом за ним помчались остальные. Потом, устыдившись своей трусости, он остановился во тьме густого леса и крикнул (правда, не слишком громко):
- Я тут, господи, я тут!
Минута напряженного ожидания - и ко всеобщему удивлению и радости стало ясно, что господь бог прошествовал мимо, ибо страшный шум стал утихать вдали. Предводительствуемые дядей Дэном, все осторожно направились на разведку к покинутому бревну. Оказалось, что "всемогущий" уже поворачивал за мысок, удаляясь вверх по течению; и пока они глядели, последние огоньки, мигнув, исчезли, а пыхтенье становилось все тише и наконец совсем замерло.
- Уф-ф! И ведь есть же такие, что говорят, будто молитва не помогает. А знаешь ли ты, что бы сейчас с нами было, если бы не моя молитва? Вот то-то!
- Дядя Дэн, значит ты думаешь, что это твоя молитва спасла нас? спросил Клай.
- Думаю? Ничего я не думаю: я знаю! Где были твои глаза? Разве ты не видел, как господь шел на нас: тш-тшу, тш-тшу, тш-тшу! Да еще как страшно-то! А зачем бы это ему, если бы его что-нибудь не рассердило? И разве он не смотрел прямо на нас и не тянулся прямо к нам рукой? И неужели ты думаешь, он отпустил бы нас, если бы никто его не попросил? Ну уж нет!
- По-твоему, он нас заметил, дядя Дэн?
- Да пойми же ты, дитя: я своими глазами видел, как он смотрел на нас!
- А ты не испугался, дядя Дэн?
- Нет, нет, сэр! Когда человек молится, он ничего не боится: никто его и тронуть не посмеет.
- А почему же ты побежал?
- Да я... я... Масса Клай, когда на человека нисходит благодать, он сам не знает, что творит; да, да, сэр: он сам ничего не знает! Можешь подойти к нему и снять у него голову с плеч, и он даже не заметит. Вот возьми, например, иудейских детей, что прошли сквозь огонь; они здорово обожглись, еще как обожглись, - только сами-то они этого не почувствовали, а раны у них тут же зажили; если б это были девочки, они, может, спохватились бы, что их длинных волос не стало, но ожогов и они бы не заметили.
- А может, это и были девочки? Я думаю, что девочки.
