Несколько месяцев спустя, во время проповеди дона Карло – нового приходского священника, которого епархия не слишком жаловала из-за его прогрессивных взглядов, – мама узнала, что прихожане открыли столовую для бездомных. По словам падре, после «безжалостного выдворения», показанного по телевизору, эти бедолаги появились на улицах и нашего квартала, и столовая стала ответом добра на царящее в мире зло, ибо Дух Божий витает везде и всегда.

Дон Карло вряд ли читал ее статью, но Анна все равно чувствовала, что эти слова обращены к ней, равно как и взгляды всех людей, толпившихся между церковными скамьями. К ней, самой презренной из фарисеев, относились их шепот и бормотание.

На следующий день – в самом начале солнечного июня – она встретила меня после уроков и попросила сходить с ней кое-куда. Я не стал задавать лишних вопросов. Мы прошли по крутой и извилистой виа Понти Росси, которая соединяла развалины римского акведука с парком Каподимонте – «лесом», как его все называли, – мимо нас проносились машины, обдавая потоками раскаленного воздуха и оглушая своим ревом.

Вскоре мы добрались до невысокого здания, на первый взгляд заброшенного, вошли во двор и спустились по лестнице в полуподвал, где стоял густой запах стряпни. Недалеко от входа за пластиковыми столами сидели какие-то люди и равнодушно нас разглядывали. Одни доедали свой обед, другие дремали, подперев голову рукой. Здесь царила звенящая тишина. Мне стало страшно. Я повернулся к маме и с величайшим изумлением увидел в ее глазах прежнее оживление – такой она обычно возвращалась из редакции бюллетеня.

Она обратилась к бородатому типу, который выглядел не таким подавленным, как остальные:

– Кто здесь главный?

Узловатым указательным пальцем он ткнул в сторону кухни, откуда как раз вышла женщина в заляпанном фартуке, ее лицо показалось нам смутно знакомым. Она напевала старую неаполитанскую песню, но, когда заметила нас, запнулась.

– Добрый день, – нарочито церемонно поздоровалась она. – Чем я могу вам помочь? – Она заправила волосы под чепчик и внимательно посмотрела на нас. Вдруг я понял, что это Эстер, мама Лео. Американка. – Вы ведь живете на третьем этаже, верно? – спросила она у мамы.

– А вы на четвертом… – Повисло молчание. Они обменялись смущенными взглядами. – Я хочу предложить вам свою помощь, – пробормотала мама.

Американка развязала передник и набросила его на вешалку.

– Помощь всегда кстати, – сказала она. – Новость разлетелась, и к нам теперь приходят со всего города. Нужны люди, умеющие быстро разливать суп по тарелкам.

– Обычно я до обеда свободна, – с готовностью откликнулась мама.

Американка принялась убирать со столов.

– Сначала я должна переговорить с доном Карло. Сделаем так: когда я что-то узнаю, сама к вам зайду.

Мама побледнела. На секунду ее глаза встретились с моими. Несмотря на юный возраст, я понял, в какую ловушку она сама себя загоняет. Впрочем, крики отца не шли ни в какое сравнение с тем, что должно было произойти и о чем мы еще даже не подозревали. Всем нам вот-вот предстояло оказаться в новом мире – в мире, где не следовало запирать балконные двери.

Мужчина открывает глаза и оглядывается. Стук в дверь, еще и еще, потом крик:

– Открывайте, карабинеры!

Его жена выскальзывает из комнаты в коридор.

– Они здесь, – шепчет она, – уходи.

Сначала цепочка, потом ключ, щелчок замка.

Все кончено, повторяет про себя мужчина, все кончено.

Хотя нет.

Вскочив с кровати, он выбегает на балкон и смотрит вниз: при виде полицейских мигалок его сердце переполняется гордостью. Он перелезает через перила. Темно и холодно. Эти чертовы облавы вечно происходят на рассвете, думает он. Спрыгивает на балкон третьего этажа.

Славные люди. В такой холод оставили для него дверь открытой. Интересно, они спят? Надо пошевеливаться, Серджо ждет у себя в квартире этажом ниже. От него он переберется через перегородку и окажется в соседнем здании: кадастровые чудеса под самым носом доблестных карабинеров.

На кухне мальчишка. Лет семь-восемь. На нем похожее на намордник приспособление для исправления прикуса.

– Тссс. – Мужчина прикладывает палец к губам. – Тссс.

Но ребенок и не собирался поднимать шум, он продолжает наливать в стакан молоко.

– Возвращайся в кровать, – шепчет мужчина, – я сейчас уйду, только очень прошу, не снимай эту штуковину, пока дантист не разрешит: у тебя будет шикарная улыбка.

Мужчина проносится по коридору и замирает, глядя в дверной глазок. Снимает цепочку, щелкает замком. Открывает дверь – и он уже снаружи.

– Эй! – кричит карабинер с лестничной площадки. – Стой, или я стреляю!

И стреляет, сволочь. Мужчина бросается обратно и захлопывает за собой дверь. Все кончено, он в ловушке. О том, чтобы добраться до Серджо по лестнице, и речи быть не может. Легавый орет как оглашенный:

– Сюда, скорее! На третий этаж! Он заперся в квартире!

Снова стук в дверь:

– Открывайте, это карабинеры! Открывайте, или мы выломаем дверь!

Зажигается свет в спальне. Мужчина бежит обратно по коридору, на кухню, оттуда на балкон. Мальчишка так и стоит со стаканом в руке.

– Отойди, – командует мужчина, разбегаясь.

– Стой, или я стреляю! – кричит карабинер за его спиной, держа оружие наготове. – Подними руки и встань на колени, или я стреляю!

Мужчина смотрит на парнишку и улыбается ему.

Стреляет, сволочь.

И он прыгает.

Новость о том, что Винченцо Макулатурщик, спасаясь от облавы, прыгнул с балкона, разлетелась по району в считаные минуты. Уже через несколько часов он удостоился нового прозвища – Человек-паук. Мало кому удалось бы упасть с высоты третьего этажа и выжить. Винченцо Человеку-пауку удалось. Однако его все равно поймали и больше двух месяцев продержали под охраной в больнице, куда он попал с переломом обеих рук, бедренной кости и семи ребер.

Моим родителям пришлось отвечать на каверзные вопросы карабинера: какие у них отношения с жильцами с четвертого этажа? Почему в такой холод они оставили балконную дверь открытой?

– По привычке, – ответила мама. – Немного свежего воздуха никогда не помешает.

Отец косо посмотрел на нее: эту подробность лучше было оставить при себе. Карабинер почувствовал, что здесь что-то не так, но допытываться не стал. Пришла моя очередь, и я рассказал о том, что видел. Все это время я воображал, какой фурор произведу в школе, когда поведаю о выпавшем на мою долю невероятном приключении. Вот только придется немного приукрасить сцену допроса, учиненного силами правопорядка, поскольку карабинер потратил на меня всего две минуты, потом улыбнулся, надел фуражку и, направившись к выходу, извинился за то, что его коллеги выломали дверь.

– Занесите в казарму счет от слесаря, – сказал он, – и мы возместим убытки.

– Да ничего, что вы, – возразил отец, которому не терпелось покончить со всем этим.

– Правильно, раз сломали – пусть чинят, – проворчала мама из-за его спины.

Чуть позже папа позвонил в банк, сказал, что приболел, и попросил отгул, а мне разрешили не ходить в школу.

Все утро мы провели дома, закрыв окна и опустив ставни. Родители не произнесли ни слова. Мать встала к плите, а отец поочередно просмотрел все выпуски новостей. Несколько часов спустя он облегченно выдохнул: к счастью, никто ни разу не упомянул ночное происшествие.

После обеда ему позвонили и сообщили, что на следующий день он должен явиться в казарму, чтобы запротоколировать свои показания. Не стоит волноваться, заверил карабинер, это чистая формальность. Отец положил трубку, поднялся с дивана, пришел на кухню – мать ждала его за столом, – и тут, наконец, началась ссора.

До меня доносились приглушенные крики: то ледяной, то взволнованный голос отца, обвинения в адрес матери, потом ее плач, мольбы о прощении. Больше никогда, твердила она, больше никогда. Больше никогда она не откликнется на такую просьбу. Но он не может лишить ее еще и этого, ведь ради него она отказалась от всего – сначала от своей жизни в Неаполе, потом от Бари. В столовой была нужна ее помощь. Американка – святая женщина, которая попросила об одолжении, и она согласилась.