– Надо было доделать пересказ по главам и сдать его Де Рома, – сказал я, оправдываясь. – И мне нравится Сильвио Пеллико.

– По мне, так лучше полукровки. – Сигарета повисла у него в углу рта. – Как называлась та тюрьма?

– «Шпильберг».

– Мурашки по коже от этого названия. Но я до сих пор поверить не могу, что ты забыл нож.

Я натянул на голову капюшон.

– Я его не забыл. Я так понял, что он понадобится только завтра.

Царившую на холме тишину прорезал свист, и мы чуть привстали, чтобы лучше видеть улицу через боковые окна машины. На противоположной стороне, на тротуаре, колыхалась какая-то тень. Американец бросил сигарету на землю, раздавил ее правой ногой и свистнул в ответ. Тень успокоилась и продолжила свой путь.

– Мы встречаемся на пригорке? – спросил он.

– Откуда я знаю, если ты мне даже не сказал, что мы сегодня идем на дело?

– Господи, иногда ты ведешь себя как идиот.

Налево уходил узкий проход, не шире трамвайных путей. Когда до пригорка (кучи из мусора и металлолома) оставалось всего ничего, показался коренастый силуэт нашего сообщника. Его звали Марко, но в школе он был известен как Маркетьелло, отчего казался мне еще отвратительнее. К сожалению, без таких людей мы бы не справились. С ножом я управлялся не слишком ловко и не раз в последнюю секунду, когда мне не хватало смелости воткнуть лезвие в покрышку, подводил ребят. В такие моменты я обычно вспоминал откровения моего отца о том, каких жертв ему стоила покупка первых машин. Все эти векселя, задатки, датированные более поздним числом чеки, дамокловым мечом висевшие над его текущим счетом…

– Ты опоздал, – отчитал Американец Маркетьелло. – Мы договаривались на шесть.

Тот пожал плечами и попросил сигарету, Лео прикурил сразу две и одну протянул ему. Маркетьелло показал на меня:

– Он не курит?

– Ему тринадцать.

– Ну и чё? Я в тринадцать уже вовсю смолил.

Я терпеть не мог Марко. Его острые зубки и десны как у грызуна действовали мне на нервы. Так и хотелось двинуть ему. Он вел себя как бывалый головорез, но все знали, что отец – оптовый торговец оливковым маслом, нажившийся на тендере от больницы Кардарелли, – называл его Маркино, а не Маркетьелло, и это была серьезная проблема, поскольку уменьшительноласкательные прозвища в нашем квартале не жаловали.

Мы последовали за ним до места, где ограда парка Вилла Тереза выдавалась в поле, перелезли через нее и с хрустом приземлились на кучу пожелтевших листьев. Подняв глаза, я увидел свисающую с верхушки стены колючую проволоку.

Это место называлось «Кемпинг» – оазис в черте города, где каждый вечер многоэтажные громады на холме Каподимонте заглатывали своих обитателей. Здесь было влажно и тихо, кругом дубы, припаркованные автомобили, наблюдающие за входами охранники. Если местный житель, проснувшись утром, обнаружил бы проколотое колесо, то первым шиномонтажником в радиусе трех километров, к которому он мог обратиться, оказался бы Шестипалый.

Маркетьелло указал на прореху в проволочном ограждении:

– Тут мы пролезем и пойдем направо вдоль стены. Пацаны, умоляю, крадитесь тихо, как мыши. Здесь охрана повсюду.

Мне казалось омерзительным, что Маркетьелло в обмен на небольшой процент от нашего вознаграждения вызвался помочь проникнуть на территорию, где жила его семья. Полагаю, Лео думал так же.

Я прошмыгнул через проволоку последним и, прижимаясь к стене, последовал за ними. В полной темноте мы гуськом добрались до парковки, заставленной машинами, – беззащитные, они сверкали своим металлическим блеском под нашими варварскими взглядами. Лео выдвинул лезвие ножа. Маркетьелло тоже достал нож и недоумевающе посмотрел на меня.

– А ты чего? – шепотом спросил он.

– Я свой дома забыл.

Его недоумение сменилось торжеством, с ухмылкой он повернулся к Лео:

– Этот педрила хоть на что-нибудь способен?

– Ну что тут скажешь, обделался со страху…

С этими словами Американец начал охоту на покрышки.

Я никак не мог понять, почему он так сказал. Во-первых, я не страдал никакими кишечными недугами. Во-вторых, я был уверен, что вылазка в парк Вилла Тереза назначена на другой день. И в-третьих, Лео никогда себя так со мной не вел, по крайней мере на людях.

Прежде чем я успел возмутиться от такой несправедливости, Американец с Маркетьелло уже ринулись в бой. Они все делали по науке. Каждой шине доставалось три удара по самую рукоять: первый взрезал протектор, второй приходился на боковину покрышки, третий по диагонали рассекал камеру от самого ее края. Движения доведены до автоматизма, решимость – как у тореро.

Маркетьелло указал на серый «мерседес» той же модели, что и у моего отца, только этот был с тонированными стеклами и не такой ухоженный.

– Возьми на себя вон ту, – шепнул он Американцу, пока я нервно оглядывался. – Поцарапай ему капот.

Дважды повторять не пришлось, Лео метнулся к автомобилю. При взгляде на него сразу становилось ясно, что им движет не только примитивная жажда наживы. Ему все это по-настоящему нравилось.

Мне стало совсем дурно, когда я понял, что он уродует машину торговца оливковым маслом. Так милый Маркино восстал против отцовского авторитета и окончательно превратился в Маркетьелло, вдохновившего Американца на изображение огромного фаллоса, который тот сейчас с безжалостной точностью процарапывал ножом на дверце автомобиля.

Наконец Лео закончил, и мы тотчас дали деру. Пробрались через колючую проволоку и вернулись туда, где ранее обсуждали Сильвио Пеллико. Пришло время расчетов, и тут все пошло наперекосяк.

Маркетьелло потребовал расплатиться с ним чистоганом. Впервые за все время нашего знакомства Американец не смог с лету навязать свою волю. Он объяснил, что денег у нас еще нет, Шестипалый рассчитается с нами только завтра, так всегда было заведено, и никто не жаловался.

– Я хочу получить свои деньги, – повторил Маркетьелло. – Или ты мне их отдаешь, или я иду к охранникам и все рассказываю.

Как я понял из слов отца, тот факт, что Шестипалый нанял нас поставлять ему клиентов, не был такой уж тайной, но во взгляде Лео я прочитал, что огласка чревата неприятностями. Маркетьелло покосился на меня.

– К тому же этот придурок ничего не делал, только глазел. Он даже нож не взял. Если я должен ждать свои бабки до завтра, то гони мне еще и половину его доли.

Поняв, что я ничего не сделаю, чтобы постоять за себя, Американец велел подождать его на первом повороте, метрах в ста от них.

Я отошел, чувствуя, что отваги во мне как у боксера в нокауте. Я ненавидел Маркетьелло, ненавидел себя, но больше всего я ненавидел Лео, который заявил, что я обделался, а теперь унизил, не дав мне стать свидетелем заключения нового пакта между ним и сыном маслоторговца.

Но до нового пакта дело не дошло.

Повинуясь его приказу, я демонстративно зашагал прочь, натянув на голову капюшон толстовки, но на ходу обернулся и увидел, что Американец мертвой хваткой зажал голову Маркетьелло, вытащил из кармана и приставил к его горлу нож.

Лео заявил, что я его партнер, а партнеру полагается равная доля.

Еще он сказал, что Маркетьелло должен передо мной извиниться, и если до завтра он этого не сделает, то может забыть о деньгах.

Наконец ослабив хватку и с силой толкнув Маркетьелло на капот машины, он сказал, что никогда не встречал большего сукиного сына, и добавил:

– Может, мой друг и не умеет орудовать ножом, но он точно не такой слабак, чтобы просить кого-то расцарапать за него машину своего папаши.

Когда Американец подошел, я с невозмутимым видом сидел на ступеньках, хотя внутри меня все ликовало после такой демонстрации дружеских чувств. Он скомандовал мне следовать за ним, и мы побежали, так как уже опаздывали.

Взмыленные, несколько минут спустя мы уже были в своем районе.

– Ты должен научиться защищаться, – выдохнул он, сложившись пополам от одышки. – Мы живем в джунглях. Здесь есть хорошие и плохие, но плохие всегда будут брать верх, даже если их меньше, потому что злоба – это липкая слюна, которая склеивает нас всех вместе без разбору. Кругом полно психов. И ты даже не можешь открыть клетку и сказать им «выходите», потому что сразу кто-нибудь пнет тебя в спину и запрет внутри.