По окончании трапезы Зурен объявил, что крайне заинтригован должностью приезжего специалиста и был бы очень признателен, если б гость либо авторитетно подтвердил, либо опроверг те невероятные слухи, которые ходят о самом таинственном отделе «Аненербе». Штернберг криво осклабился:

– Предоставляю почтенным хозяевам самим судить о правдивости каких бы то ни было слухов, – и протянул над столом длинные руки. На сложенных пригоршней ладонях заплясал яркий огонь, нисколько не опалявший кожи. Зрители изумлённо охнули – а Штернберг небрежно стряхнул пламя с ладоней, словно клочки бумаги, и оно хлынуло на стол, мгновенно залив всё жарким огненным полыханием, разом вспыхнула вся скатерть – и люди с воплями шарахнулись от стола, какой-то почтенный эсэсовский профессор медицины, потеряв равновесие, повалился назад вместе со стулом, но Штернберг повелительно взмахнул рукой, и пламя исчезло, оставив стол невредимым, лишь на салфетках кое-где виднелись тёмные пятна. В воздухе чувствовался запах озона.

– Поразительно! – восхищённо воскликнул Зурен. – Да вы и вправду настоящий маг. А человека живьём вы сможете спалить? – полюбопытствовал он.

– Смогу, – Штернберг пренеприятно улыбнулся.

– И толпу людей?

– Да, разумеется.

– Очевидно, в недалёком будущем, при массовом распространении подобных умений, нам и крематорий не понадобится, – порадовался Зурен.

– Вы правы, вполне вероятно, крематорий нам с вами не понадобится – так что вы, штурмбаннфюрер, говорили о бомбардировке лагеря?..

Штернберг поручил Францу пойти в канцелярию и заняться составлением списков тех заключённых, что прибыли в лагерь незадолго до начала серии несчастных случаев, а сам поехал обратно в Фюрстенберг. Он слишком скверно себя чувствовал. Комендант, провожая Штернберга до автомобиля, выразил надежду, что прославленный специалист быстро разберётся со всей этой чертовщиной, из-за которой лагерь уже успел заполучить дурную славу про́клятого места, и пообещал назавтра устроить учёному увлекательную экскурсию по своим владениям.

23 ноября 1943 года

Утром Штернберг счёл своё самочувствие вполне сносным для того, чтобы приступить к исполнению обязанностей. Не совсем понятно было, что комендант подразумевал под словами «увлекательная экскурсия», хотя отчётливо проглядывалось намерение чиновника чем-то поразвлечь одного из самых знаменитых магов Гиммлера, – но пренебрегать этой затеей определённо не стоило, так как предоставлялась возможность хотя бы поверхностно ознакомиться с бытом лагеря и заодно посмотреть на заключённых. Франца Штернберг вновь направил в канцелярию, а гестаповцам собрался было поручить подбор свидетелей, но те вызвались сопровождать его по лагерю, напомнив заодно, что не являются его подчинёнными и уполномочены сами распоряжаться своим временем. Штернберг укрепился во мнении, что эти двое приставлены к нему скорее в качестве наблюдателей, нежели помощников.

– Полагаю, Мёльдерс платит вам больше Зельмана, – как бы ненароком бросил он, покуда они в сопровождении коменданта и его свиты подходили к воротам. – Хотелось бы только знать, за что, господа?

Хармель и Шольц были хорошо выдрессированы и умели контролировать свои чувства – иных в «инквизиторском» отделе гестапо и не держали – но при этих словах Шольц прямо-таки помертвел, Штернберг это почувствовал и злорадно улыбнулся.

Между тем группа офицеров вышла на аппельплац – огромную пустынную площадь, участок обнажённой земли, утрамбованной до гладкости и твёрдости асфальта ногами тысяч узников. Редкий снег смягчал очертания видневшихся вдали плоских построек и тонконогих вышек с прожекторами, но нисколько не скрывал высящуюся за бункером массивную прямоугольную трубу, исторгавшую клубы плотного дыма. Труба была невысокой, и в холодном воздухе чувствовался вкус гари. Всё вокруг было так похоже на скромное промышленное предприятие – вон производственные цеха, вот металлургическая печь или котельная, – что концлагерь представлялся одним из многочисленных эсэсовских заводов, фабрик, мануфактур, и иллюзия была бы полной, если б не леденящий холод, медленно, словно по капельнице, вливающийся в кровь. Штернберг знал, что означает этот холод. Такой же внутренний холод он чувствовал на кладбищах и в разрушенных бомбардировками городах.

Комендант заметил, что гость смотрит на трубу крематория, и сообщил с оттенком гордости:

– Работает как доменная печь – круглые сутки.

– С виду похоже на завод… – обронил Штернберг, не представляя, что ещё сказать.

– Это лучше, чем завод, – сказал Зурен. – Не надо платить зарплату, – и радостно засмеялся над собственной шуткой. Свита почтительно захихикала. – Есть и другие преимущества, – со значением добавил он.

Штернберг отрешённым взглядом посмотрел сквозь коменданта, надеясь разглядеть его ауру, но ничего не увидел. В Тонком мире всё вокруг было затянуто густым серым туманом, съедающим все цвета, заглушающим все мысли – липким удушающим маревом, никогда и нигде прежде им не виданным.

Пока шли через плац, со Штернбергом поравнялся невысокий неприметный человек, днём раньше представленный как лагерфюрер[16] Равенсбрюка, и тихо сказал, что комендант впервые за несколько недель осмелился ступить на территорию лагеря. Комендант боится. Все боятся. Особенно после того, как полмесяца тому назад во время утренней переклички несколько надзирательниц и один охранник прямо перед толпой заключённых отдали богу души. Кое-кто считает, что заключённые знаются с нечистой силой. Именно поэтому герр комендант так настаивает на скорейшем строительстве газовой камеры – когда Равенсбрюк станет лагерем уничтожения, состав заключённых будет меняться значительно быстрее, они не будут месяцами просиживать в бараках – особенно это касается заключённых карантинного блока, которых по причине ослабленного здоровья не выводят на работы.

– Заключённым дозволяется держать при себе какие-нибудь личные вещи? – спросил Штернберг.

– По правилам нет. Но некоторые предметы могут уцелеть во время обыска. Старосты по баракам не раз изымали книги. Кроме того, иногда приходят посылки от родственников, но они все тщательно проверяются. Как правило, там продукты питания и деньги.

– А что составляет гардероб заключённых? Они могут что-нибудь прятать в одежде?

– Не исключено. Такие случаи бывали. Помимо робы и головного убора у заключённых есть пальто, платки, ботинки, чулки, кроме того, тюфяки и одеяла. Как видите, места предостаточно. Иногда заключённые зашивают в одежду драгоценности.

– Чулки?.. – переспросил Штернберг.

– Да, ведь подавляющее большинство заключённых – женщины, не забывайте.

Как раз об этом-то Штернберг постоянно забывал.

– Значит, небольшие предметы они вполне могут носить при себе.

– В общем, да. Кроме, разумеется, проштрафившихся. У этих изымается абсолютно всё, кроме стандартной робы и башмаков. Даже нижнее бельё. Проштрафившиеся не имеют права носить ничего кроме робы. Персонал обязан постоянно их контролировать.

– Как же их контролируют? – удивился Штернберг.

– Увидите, – почти ласково сказал главный надзиратель. – Господин комендант всегда демонстрирует это своё изобретение перед каждой комиссией. Всем обычно очень нравится…

Офицеры вышли на широкую улицу с длинной чередой низких деревянных построек по обе стороны. Всё было таким плоским и таким серым, что огромное, без конца и края, свинцовое небо, казалось, давило на голову.

– Мы сейчас находимся в Старом лагере, – принялся рассказывать Зурен. – Треть бараков здесь предназначена для больных заключённых. Недостаток этих бараков в том, что они узкие. В Новом лагере, расположенном дальше, бараки гораздо более вместительны.

– Ваши подчинённые не докладывали о каких-нибудь странных предметах, обнаруженных в бараках или возле них? – обратился Штернберг к обоим чиновникам, идущим теперь рядом с ним. – Я имею в виду огарки, иглы, спицы, геометрические рисунки углём или мелом на полу или на дверях и тому подобное? Изувеченные трупы кошек или крыс? Камни с отверстиями или непонятными символами?