Свою саблю генерал Шабо снял и отдал старшему из офицеров русского десантного отряда, говоря при этом, что хотел бы лично передать ее Ушакову, о котором слышал так много, раньше чем познакомился с ним сам так хорошо теперь.
Он был очень взволнован, он слишком тяжко переживал свое поражение; он нетерпеливо ожидал своего победителя, обеспокоенный участью не только своей, но и своих солдат и офицеров.
Пристав к берегу, Ушаков внимательно разглядывал вблизи то, что приковало на несколько месяцев его эскадру, - крепость, устроенную так искусно на крепости, возведенной самой природой. Несколько раз, пожимая плечами, обращался он к сопровождавшему его Сорокину:
- Я удивляюсь! Я положительно удивляюсь, как можно было одним штурмом взять такую твердыню!..
И качал сокрушенно головой при виде множества тел убитых на валах, во рвах, около стен: морские сражения не приучили его к таким зрелищам.
Вид обезглавленных тел французских офицеров и солдат возмущал его до крайности.
Он вспомнил, как алжирский паша Саид-Али, известный своей исключительной удачливостью в морских боях, поклялся султану Селиму, что привезет ему голову Ушак-паши, и действительно во время сражения на Черном море всего лет восемь назад рвался на сближение с русским флагманским кораблем, которым был тот же "Св. Павел". Однако от метких выстрелов русских комендоров полетели в воду абордажные лестницы, и реи, и обломки раззолоченной кормы адмиральского корабля, а он сам, Ушаков, кричал тогда, грозя кулаком: "Я тебе покажу, бездельник Саид, как давать такие клятвы султану!.." Не прошло и полчаса, как избитый корабль Саида ушел под защиту других судов огромного турецкого флота, а спустя четыре часа под защиту ночной темноты ушел и весь способный еще идти неприятельский флот.
Ушаков понял ужас в побелевших глазах генерала Шабо, который дрожавшими руками передавал ему только что полученную обратно для этой цели свою саблю.
- Я прошу оказать милосердие мне и моим людям, господин адмирал! умоляюще сказал Шабо.
Говоривший по-французски Сорокин перевел его слова Ушакову.
- Прошу вас принять вашу саблю обратно, - сказал Ушаков. - Вы и ваши люди вели себя геройски.
Слезы показались на глазах Шабо, когда он услышал от Сорокина сказанное адмиралом и принимал свою саблю. Но он спросил еще:
- Куда же теперь - в Россию отправите вы, господин адмирал, меня, моих офицеров и солдат?
Ответ на этот вопрос был уже заранее приготовлен Ушаковым, и потому он сказал твердо:
- Нет, не в Россию... Если вы лично и каждый из ваших солдат и офицеров дадите мне честное слово и подписку, что полтора только года не будете служить в рядах своих войск против России, Англии, Турции и их союзников, то вы все будете отправлены во Францию на ваших же судах.
Это великодушие победителя так потрясло генерала Шабо, что он, слишком много переживший с раннего утра, зарыдал и бросился на грудь Ушакову.
Но в это время поднимался уже к главной цитадели и Кадыр-бей со свитой десятка в два своих морских офицеров, и тут, у цитадели, когда Ушаков уходил от Шабо, они встретились и поздравили друг друга с победой.
Кивнув на массу пленных французов, расположившихся у стен под конвоем русских солдат и матросов, турок, албанцев и корфиотов, весело блеснув маслянистыми черными глазами и проведя пальцем по своей шее, шепнул Кадыр-бей Ушакову:
- Головы им всем будем резать долой, а, друг Ушак-паша, а?
- Только попробуй, - сурово ответил Ушаков, - тогда уж не назовешь меня своим другом!
- Почему так?
Кадыр-бей не столько был обижен этим, сколько вполне искренне удивлен. Он думал даже, не пошутил ли Ушак-паша. Однако Ушаков тут же распорядился заменить всех конвойных турок, а также и других русскими матросами, приказав им следить не столько за тем, чтобы не разбежались пленные, которым и некуда было здесь бежать, сколько за тем, чтобы они остались живы.
Из шестисот пятидесяти крепостных орудий, в большинстве подбитых, свыше четырехсот оказалось медных и, между прочим, все мортиры и гаубицы.
Стараясь казаться опечаленным, Кадыр-бей говорил Ушакову:
- Друг, мой начальник! Я тебе уступлю пленных французов, так и быть, я добрый. Ты захотел взять их всех себе - что же, возьми, корми этих собак, я могу тебе сделать такой подарок... Но за это все медные пушки ты отдашь мне, так я говорю, а?
- Нет, не так, друг Кадыр-бей... Это - военная добыча и ее нужно поделить соответственно между всеми союзниками, - ответил Ушаков, имея в виду корфиотов, которые, получив независимость, должны были завести свою армию, и албанцев.
- Россия - очень богатая страна, Турция - бедная, а ты говоришь: поделить! - очень живо возразил Кадыр-бей. - Неужели Россия мало имеет меди, чтобы отлить себе пушки? Неужели ты будешь тащить к себе, в Севастополь, этот хлам, этот тяжелый груз? Ай-ай-ай, друг Ушак-паша!..
Но когда Ушаков напомнил о корфиотах и албанцах, Кадыр-бей был возмущен неподдельно:
- Эта рвань должна считать за честь и то, что мы ей позволили участвовать в таком деле, а не то чтобы давать им еще за это медные пушки!
При снарядном голоде на эскадре Ушакова в крепости оказалось сто тридцать семь тысяч ядер и несколько тысяч гранат и бомб. Пороху досталось победителям больше трех тысяч пудов. Запасных ружей было пять с половиной тысяч и сотни тысяч патронов к ним.
И в то время как Ушаков не знал, чем и как прокормить и во что одеть и обуть своих людей, осаждавших крепость, осажденные оставили провианта на весь гарнизон на два месяца, и склады их были полны запасной мундирной одежды, обуви, рубах, одеял, тюфяков и прочего добра.
И все это добро очень нравилось Кадыр-бею, и все чаще повторял он при дележе добычи, что Россия богата, а Турция бедна, и все сильнее негодовал на то, что нужно что-то такое дать албанцам и корфиотам.
Но зато он не спорил с Ушаковым, когда дело дошло до дележа военных судов, стоявших в гавани. Не спорил даже, когда Ушаков попенял ему, что вот нет в этой бухте мощного корабля "Женере", который явился бы очень ценным призом, нет и бригантины, которая и прошла в крепость и ушла из крепости, уведя "Женере" через линию турецких, а не русских судов.
К слову напомнил Ушаков Кадыр-бею, что почти вся тяжесть блокады и осады легла на плечи экипажей русских судов, в то время как турки кейфовали себе за их спиной.
Кадыр-бей не спорил и против этого; даже больше: он признавал, что порядки в турецком флоте плохи, очень плохи, но ведь зато султан и подчинил его, полного адмирала, Ушак-паше, хотя тот всего только вице-адмирал, и приказал ему у него учиться.
Ушакову очень нравился фрегат "Леандр". Он был отремонтирован после боя с "Женере" и теперь представлял собою вполне исправное судно. Как истый моряк, Ушаков залюбовался им и решительно заявил, что оставляет его за собою.
Кадыр-бей вздохнул и сказал:
- Что делать, если другого такого же "Леандра" здесь нет? Турции пусть достается все остальное, что делать!
"Ла Брюнь" не представлял особой ценности, а бомбарда и галеры тем более - на том и покончили дележ добычи. Но оказалось впоследствии, что хитрый Кадыр-бей даже и при таком неравном дележе все-таки выгадал: Англия потребовала свой бывший фрегат вернуть ей обратно, и Павел приказал Ушакову вернуть его.
Весь мир ахнул, когда облетела его весть о взятии после непродолжительной осады коротким энергичным штурмом крепости, которой никто не был в состоянии взять с боя в течение нескольких веков.
Адмирал Нельсон, все еще осаждавший в то время Мальту, прислал Ушакову поздравительное письмо. Суворов, воевавший в то время с французами в Италии, был так восхищен действиями Ушакова, что говорил: "Помилуй бог, как я жалею, что не был при этом хотя бы мичманом!"
А тот, который изумил мир, и Нельсона, и Суворова, скромно сидел целыми днями в своей каюте на корабле "Св. Павел", вырабатывая пункт за пунктом конституцию для новоявленной Ионийской республики на освобожденных им островах и текст присяги для выборщиков в Большой и Малые советы.
