Вард выпрямился и оправил одежду. После полумрака летателя дневной свет ослеплял даже сквозь темные очки. Вард почти ничего не видел. Он изобразил широкую улыбку и протянул руки – знал, что там, за красными и фиолетовыми пятнами, плывущими перед глазами, его уже встречают.

– Добруг Аджасов! – чьи-то руки пожали предплечья Варда. Пятна рассеивались, и Вард наконец увидел румяное, полноватое лицо директора зинитного завода.

– Добруг Глинковский, – Вард улыбнулся еще шире, чтобы никто не заподозрил, будто он недостаточно рад встрече. – Замечательный день сегодня.

– Замечательный! Еще один замечательный и плодотворный трудовой день на нашем заводе!

«Плодотворный, – подумал Вард. – Наверняка весь день только и делали, что готовились к моему приезду». Директор взял его под руку и повел внутрь, мимо рядов солдат-добровольцев, по широкой горячей лестнице, жгущей Варду ступни сквозь тонкую подошву сандалий. Все делали вид, что не замечают его телохранителей, которых стало вдвое больше с прошлой декады. Пройдя под громоздким барельефом, изображающим счастливый совместный труд добровольцев и зинтаков, они вошли в гул, звон и грохот. Вард поднял очки. Искусственный свет успокаивал, но здесь было жарче, чем снаружи.

По обеим сторонам прохода выстроились инженеры и начальники цехов, как будто продолжение солдатских шеренг. Вард двинулся по проходу, пожимая предплечья каждому. «Какой ты нарядный, – говорил он им – криком, чтобы его услышали в шуме завода. – Чудесно выглядишь. Ты, кажется, поправилась с нашей прошлой встречи? Тебе к лицу этот цвет. Счастлив увидеться с тобой снова…» Когда Вард закончил, он все еще ощущал пожатия на своих локтях. Хотелось потереть. С уже не сходящей с лица улыбкой он остановился напротив руководителя научного отдела.

– Добруга Тчемэль! Ты как всегда элегантна! – крикнул он, наклоняясь к ней и энергично тряся ее руки.

Губы руководителя научного отдела растянулись в улыбке – на совершенно каменном лице.

– Добруг Аджасов, – произнесли темно-сливовые губы. Вард ждал ответной похвалы, но ее не последовало.

Директор опять подхватил Варда под руку. Повел дальше, быстрее, чем следовало – наверное, хотел оттащить подальше от Тчемэли. Широкими жестами он показывал на станки и печи, преобразователи и усилители, рассказывая Варду о том, как они здесь все вместе, дружно, с поддержкой и взаимовыручкой, создают листы зинита, жизненно необходимые для того, чтобы Великая армия ДОСЛ и впредь оставалась великой и непобедимой. Вард кивал и приговаривал: «Хорошо, замечательно, отлично, вот как? – молодцы, замечательно…» Ему живо представилось, как директор дает распоряжение заводскому Хранителю счастья: «Замвершина приезжает с проверкой, напиши мне к третьедню про работу завода, да попроще, попроще, как для ребенка, чтоб у этого зинтака головушка не разболелась». Вард улыбался работникам, протягивал руки мастерам, стараясь придать своему лицу одобрительное выражение. «Я горжусь вами, – должен был говорить его лучистый взгляд. – Я доволен вами. Ваш труд неимоверно важен. Не только Зинта, но и вся необъятная Родина благодарна вам, добрузья». Во всяком случае, Вард надеялся, что внушает работникам завода именно такие мысли. Кто знает, что они там думают на самом деле. Может, вообще ждут не дождутся, когда начальство уберется отсюда и перестанет совать нос в их работу – все равно же ни на ноготь в этом не смыслит. Скорее всего, так и думают. Скорее всего.

Вард до сих пор не отошел от ледяного приветствия Тчемэли. Вспоминал ее почти черные губы и чувствовал, как по горлу пробирается тоска. Тчемэль его сразу невзлюбила. А хуже того, даже не трудилась притворяться, что любит. Тчемэль странная. Конечно, все направители странные, но Тчемэль особенно – а ведь она еще молода, чтобы Поток начал разрушать ее физически и морально. Вард слышал, что она оказалась в Зинте не по собственной воле. Разумеется, в ее заявлении сказано «добровольно» – как же иначе, если живешь в стране добровольцев; но до Варда доходили слухи, что для Тчемэль это наказание и ссылка. Как и для всех, кого отправляют сюда, на самый край мира. Ссылка. Побег. Или и то, и другое вместе.

«Какая у вас чистота и порядок! – повторял Вард как заведенный. – Как сияют ваши лица! Какие вы нарядные и счастливые!» Он сомневался, что работники из «местных» понимают по-добровольски, поэтому улыбался губами и глазами, обращался к ним с лаской в голосе, заглядывал в лица. Даже если бы Вард умел говорить на родном языке, то постыдился бы заговаривать на дзинчогох при добровольцах. Они и так, подозревал Вард, еле терпят, что им приходится выслуживаться перед зинтаком.

– А вот наша новая стажерка, первая женщина-зинтачка на нашем заводе! – торжественно объявил директор.

Девушка из местных пошла работать на завод – большое дело, необыкновенное дело, хотя прошло уже пять лет с тех пор, как добровольцы начали агитировать женщин Зинты участвовать в дружной рабочей жизни ДОСЛ. Она стояла среди работниц, густо краснея под заскорузлой, загорелой кожей – тем кирпично-красным румянцем, какой бывает у зинтаков, много работающих на земле. Ее со смешками выпихнули вперед. Оробев перед Вардом, она быстро склонилась, приложила руки к пальцам его ног, поприветствовала его на дзинчогох:

– Цхибитэ́, адаласы́ мчэр.

Вард отшатнулся. Он оглянулся на директора, на инженеров и начальников цехов, на телохранителей – на всех этих добровольцев, смотревших так, будто стали свидетелями какого-то уродливого дикарского обряда.

Директор справился со своим лицом раньше остальных.

– Что она говорит, добруг Замвершина? – поинтересовался он благожелательно.

– Говорит, счастлива познакомиться, – не моргнув и глазом соврал Вард. Он обернулся к зинтачке и взял ее за предплечья, не давая отдернуть руки.

– Ты храбрая и сознательная будущая мать, добруга, – сказал он по-добровольски, громко, чтобы его услышали все. – Я горд, что ты моя соотечественница.

Он заставил ее повернуться к новостнику из «Новой Зинты». Гул заработавшего впечатлителя потонул в грохоте и звоне, но Вард почувствовал легкое веяние Потока.

– Прекрасное впечатление для наших читателей! – крикнул новостник. – Еще разок, добруг Аджасов!

Он снова нажал на рычажок – у Варда от улыбки начинало сводить мышцы лица – мягкое сияние усилителя, на которое отозвались усилители в заводских машинах, Поток обдал Варда и девушку-работницу… и вдруг новая волна сбила их с ног.

Варда отбросило через центральный проход к какой-то стучащей, визжащей, стремительно разогревающейся машине – она обожгла его голое плечо. От боли Вард вскочил на ноги – и опять упал, рухнул на колени и ладони, разбивая их в кровь. Вард пополз на четвереньках, под скрежетом и пронзительным свистом станков, которые все еще вибрировали от удара. На глаза потекла размытая по́том пудра. Вард протер глаза тыльной стороной руки – на руке осталась не пудра, кровь. Где-то рядом нарастал рокот. Рокот захватывал все больше пространства, катился вперед, отдавался странными, почти человеческими, звуками в машинах – и Вард наконец понял, что это: взрываются заводские усилители.

Вместе с рокотом нарастал вопль. Вард заставил себя встать, побежал, не обращая внимания на текущую по лицу кровь. По полу, по блестящим бокам станков метались фиолетовые отсветы. Вард чувствовал позади Поток, ударяющий ему в спину – с каждым разом всё сильнее. От взрывов он почти оглох. Ослепительно-фиолетовое сияние всё разрасталось. Варда оторвало от пола. Неимоверная сила сдавила его грудную клетку так, что Варду показалось, его ломают пополам. Он не смог сделать вдох. Одна за другой разрывались изнутри заводские машины. Вард летел мимо них медленно, медленно, медленно, сквозь искореженный металл, почерневшие осколки усилителей, обломки горной породы и еще что-то обугленное, изуродованное, черно-багровое, кричащее… Вард влетел в стену.

Сознание расцветилось вспышками. Реальность стала пунктиром, то появляясь непереносимо ярко, то полностью сменяясь чернотой. Боль в его изломанном теле превратилась в эйфорию. Вард лежал растворяясь в чистом счастье – на выложенной зеленовато-черным камнем площадке перед отцовским дворцом. Сквозь подрагивающую перед глазами пелену он видел, как суетятся слуги отца, телохранители, члены делегации из столицы; добровольские солдаты повалили и удерживают бомбиста-одиночку… Над Вардом склоняется Вершина. Его рука поверх развороченного Потоком плеча Варда, в серо-стальных глазах – недоумение и жалость. «Зачем же ты это сделал, Вардэк?» Вард ощущает, как от ладони Вершины исходит тепло и бежит по венам, вытесняя боль.