– Эй, машина, кумыс будешь?! – девчонка, подхватив подол платья, бежала по степи. Разбуженный утренний ветер, сладко потянувшись и стряхнув с себя последнюю дремоту, бросился ей вдогонку. Вскоре нагнав Асию, игриво вихрясь, стал цепляться длинными рукавами за платье и ласково трепать смолянисто-черные волосы.

Счастье, невероятное счастье переполняло девчонку. Она не знала, с кем поделиться и как сказать всему миру, как здорово, как хорошо ей. Радость от жизни, словно клубы пыли, поднятые рычащей машиной, застилала все плохое, что только могла родить эта горькая земля.

Она все бежала за грузовиком, но шум мотора медленно удалялся. Уставшая, разгоряченная, задыхаясь от бега, девчонка остановилась, в ее широко распахнутых глазах блестками отражались лучи счастья.

Голубизна утреннего неба нежно обнимала степь. Белые пушистые облака, подхваченные смешливым ветром, плыли, удаляясь за горизонт, дорожная пыль, поднятая проехавшей машиной, никак не могла скрыть и растворить их в себе. Непослушные облака весело спорили с земной пылью. По обеим сторонам дороги мягкий зеленый ковер благоухал запахом разнотравья. Яркие краски одиноких цветов крапинками орнамента рождали на нем неповторимый узор.

Вдали возвышались горы – аксакалы. Умудренные, с сединой на вершинах, они с отцовской щедростью давали земле Семиречья живительную влагу. Чистая, свежая вода бурными потоками неслась вниз и не могла успокоиться даже от равнинной безмятежности степи, ударялась о камни и, сердито шипя, продолжала свой бег. Каратал, вобравший силу от отцов гор, не замедляя своего течения, упрямо спешил утолить жажду земли.

С восхищением и трепетом смотрела Асия на могучие бескрайние просторы Семиречья, вдыхая чистый, родной аромат степи, она словно растворялась в нем, становясь ее частью, молодым ростком, впитывающим живительную силу земли…

Издалека чей-то голос позвал ее. Слова тянуще зазвенели в воздухе. Девчонка обернулась, вспомнив, что апа[1] просила ее понянчиться с младшим братишкой, а она опять убежала сюда, к Матери-степи.

– Асия, Асия, – кто-то протяжно продолжал ее звать. Голос звучал еле различимо, но она узнала его. «Кажется, Каси». Еще немного постояв, словно Матьстепь не отпускала ее, побежала в сторону аула, откуда и доносился этот зов.

На пригорке стоял ее старший брат Каси, семнадцатилетний юноша. Увидев его, девчонка отбежала в сторону и стала тихонько пробираться за чужими юртами, чтобы Каси не заметил ее. Подкралась к своей. Фазиля, ее мать, молодая женщина, вот-вот ожидающая рождения ребенка, в белом аккуратном кимешеке[2] стояла возле юрты и жарила в казане. Рядом на лоскутном цветастом одеяльце, расстеленном прямо на траве, играл в асыки[3] двухлетний малыш, тот самый ее братишка Хамит, из-за которого Асия сбежала. Уже издали она почувствовала вкусный запах жареных баурсаков[4]. Апа быстро бросала в горячий коптящий жир шарики из теста, вокруг них, шипя, пузырилось масло, тесто набухало, румянилось и, аппетитно округляясь, подзывало: пора вынимать. Фазиля ловко подхватывала шумовкой готовые баурсаки и раскладывала их на низком столике, что стоял рядом с коптящим казаном.

– Апа, я машину видела!

Подбежавшая Асия схватила с дастархана[5] горячий баурсак и собралась рассказывать дальше, но мать прервала ее:

– За Хамитом кто присмотрит? – строго взглянула она на дочку.

Асия жевала баурсак, словно не слышала возмущенного голоса матери, потом взяла другой, и так же с аппетитом съела и его:

– Вкусно, – проговорила она.

Апа немного подобрела и уже не так строго сказала:

– Учись жарить баурсаки, а то у тебя все никак не получается.

– Вот смотри, как это делается, – подозвала Фазиля дочь. Но девчонка сразу заскучала.

«Жарить, варить и все? – подумала она. – Но ведь на свете так много интересного». И когда апа отвернулась, быстро сбежала от нее.

Фазиля этого не заметила, она все еще жарила баурсаки и, не поворачиваясь, позвала дочку, но было поздно. Асия опять уже была далеко. Повернувшись и не увидев ее, апа возмутилась:

– Ах, негодница, опять убежала.

Огонь слабел, молодая женщина бросила несколько веток, и пламя медленно поползло по ним, пожирая сухую безжизненную листву. Они шумно потрескивали, разбрасывая брызги из горящих искр. Огонь постепенно набирал силу. Фазиля, дожаривая баурсаки, все еще думала о своей дочери: «У нее на уме только игры».

Ее отвлек Каси, он подошел к матери и виновато посмотрел на нее:

– Апа, я звал Асию, но нигде ее не нашел.

Фазиля посмотрела на сына с теплотой, он всегда старался помочь ей, быть рядом, быть нужным. Апа улыбнулась:

– Каси, поди поешь, – и подала, как ему казалось, самый вкусный, самый большой баурсак.

Он взял из рук апы жареный шарик из теста и с аппетитом съел. Ему нравилась еда, приготовленная ею. Хорошо готовила и Дау-апа. Но почему-то вкуснее, лучше ему казалась еда матери. Фазиля добавляла в нее свою любовь, тепло, и, глотая баурсак, сын чувствовал, что каждый кусочек слаще всего, что есть на свете. Родным запахом, теплом домашнего очага веяло от него.

– Асия уже убежала, не ищи ее, – посмотрев на сына, сказала апа. – Сама потом придет.

Каси сильно тянуло к матери, будто скоро что-то должно случиться, и он никогда не увидит ее. Юношу не покидало чувство надвигающей беды, о ней, как он думал, никто еще не подозревает, и которая приближается с каждой минутой.

Опять с Каси что-то происходит, заметив его взгляд, встревожилась Фазиля. Он не мог даже матери объяснить, что с ним, и, словно проснувшись и забыв, о чем сейчас думал, взял еще один баурсак и, уже весело посмотрев на мать, вошел в юрту.

«С Муратом надо поговорить», – решила посоветоваться с мужем Фазиля, глядя вслед уходящему сыну.

Юрта Мурата была самой большой и богатой в ауле. По соседству, недалеко от нее, стояла небольшая юрта младшего брата Касена.

Было видно, что Касен не смог преуспеть в жизни, как Мурат, его серая юрта, доставшаяся ему от брата, говорила об этом. Мурат любил Касена, даже своего первенца назвал в честь него, Каси.

На почетном месте в юрте всегда сидел Мурат, вот и сейчас, когда Каси вошел, он застал его сидящим напротив двери, рядом с ним был его дядя, Касенага. Внутри юрта была богата убрана. Двустворчатая дверь украшена узорчатой резьбой. По всей юрте кереге[6] закрывали настенные ковры с орнаментом, на полу расстелены войлочные ковры. В юрте было прохладно. От летнего зноя, от горящего, коптящего казана, огня оказаться здесь, в тишине и уюте домашнего очага, было хорошо. Каси подсел к мужчинам, но они, занятые разговором, не обращали на него внимания. Касен, добрый, мягкий человек, совсем не походил на Мурата. Каси старался всегда быть рядом с отцом, прислушивался к нему, учился вести хозяйство. Но сейчас мужчины были заняты своими разговорами, и он, поняв, что мешает, поднялся.

– Ты что-то хотел? – только сейчас Мурат посмотрел на сына.

– Асия куда-то убежала, – не зная, что сказать, ответил Каси.

Мурат улыбнулся. Свою дочку Асию, непослушную, смелую, радующуюся жизни, он сильно баловал. Фазиля упрекала его за это. Но он ни в чем не мог отказать своей дочке: Асия жила так, как хотела, не задумываясь ни о чем. «Ее не вышибить из седла, она хороший всадник», – подумал Мурат и, обращаясь к сыну, словно повторяя слова Фазили, сказал:

– Не ищи, сама придет, – потом добавил: – Посмотри за детьми, чем они занимаются.