– Ладно, но лося-то когда? – Если уж Шурик о чем-то спрашивал, то не отступался, пока не получал ответ. Дед только усмехнулся в бороду. Мальчик взялся за ковшик, твёрдо пообещав себе, что так просто не сдастся.

Но долгожданный завтрак совсем разморил его, и когда с блинами было покончено, Шурик уже и думать забыл о лосях. Именно тогда дедушка надел чистую красную рубаху, взял связку карандашей, перетянутую резинкой, папку с листами, деревянную дощечку и сказал внуку:

– Ну что, айда, что ли. На рогача смотреть.

– Исти с собой возьмите-то! Завечереет – и не заметите, – захлопотала бабушка. – В корзинку вам блинков положу, остаточков, и гостинец для провожатого моего. А опростаете – набери мне конфект, Володь, слышь?

– Слышу, мать, наберу.

– Конфет? Тётя Катя не продаёт никаких конфет, я спрашивал. И что за провожатый, бабуль?

Но никто ему так ничего и не объяснил. Только дед посмотрел сурово, мол, поторапливайся, а не болтай. Дождался корзинки – и был таков.

– Ба-а-а, каких конфет, какой провожатый? – не унимался Шурик, уже завязывая шнурки на кроссовках.

– Догоняй деда, он ждать не будет, – только и ответила бабушка и скрылась на кухне.

Это было невыносимо! Старики как сговорились, не отвечали на его вопросы. Придётся всё выяснять самому.

Шурик во все лопатки припустил за дедушкой, но у того был широкий шаг: его красная рубаха уже мелькала в перелеске за озером. А пока мальчик оббегал озеро, она и вовсе скрылась из виду. «Да что ж ты за человек такой?» – думал про себя Шурик, продираясь через молодую поросль в лесную чащу. – «И почему меня всегда все бросают?»

Лес был лиственный и негустой, солнце пронизывало его насквозь, но такая приметная красная рубашка словно испарилась вместе с дедом. Шурик здраво рассудил, что панике поддаваться рано и что он всегда сможет повернуть назад к дому, главное – идти всё время по прямой.

Но чем глубже он заходил в лес, тем сложнее ему было придерживаться плана, ведь это был самый красивый и удивительный лес из всех! Не то чтобы Шурик видывал на своём веку много лесов. Строго говоря, вообще не видывал, если не считать центрального парка и пары выездов на майские шашлыки за тридцать километров от города. Немудрено, что совсем скоро он и думать забыл о дедушке. Шурик глазел по сторонам, слушал птичью разноголосицу, трогал каждое дерево, мимо которого проходил, а на некоторые, более-менее удобные даже забирался, хоть и невысоко. Иногда ему казалось, что под плотным ковром из прошлогодней палой листвы кто-то шевелится, куда-то спешит. Порой он мельком видел то рыжий хвост в кроне вяза, то трепыхание чьих-то крыльев, а однажды дорогу ему перебежал настоящий ёж! Не говоря уже об огромных муравейниках, которые Шурик старался обходить стороной, и коварных пауках, что развешивали свои сети прямо на его пути, и Шурик непременно влетал в эту липкую гадость лицом.

Сколько он шёл так по лесу, сказать трудно. Шурику казалось, что прошло не так уж много, но всё-таки он порядком устал. Он присел отдохнуть на поваленное дерево, закрыл глаза и прислушался. Вокруг царила живая тишина и даже разливался какой-то знакомый сладкий аромат. Хотелось сидеть так долго-долго и не думать ни о чём. Так он и сделал. Но когда восторг немного улёгся, Шурику тут же вспомнился дедушка. Мальчик вскочил как ужаленный и заозирался кругом, пытаясь сообразить, в какой же стороне дом у озера. Вдруг среди деревьев он заметил нечто красное. Наконец-то догнал!

Шурик радостно побежал навстречу деду… но увы! Не преодолев и половины пути, он понял, что ошибся. Это был вовсе не дедушка, а огромный куст, весь усеянный продолговатыми ягодами-колбочками, красными, точь-в-точь как дедова рубаха. Именно он и пах так сладко и знакомо.

– Да это же барбарис! – вскричал Шурик.

В ту же секунду ветви барбариса дёрнулись, и в чащу от него ломанулось нечто большое, на длинных тонких ногах, горбоносое, с огромными, как дом, рогами.

– Да это ж лось… – прошептал Шурик и попятился. – Какой огромный…

– Что ж ты такой шалый, малец? – раздалось издалека.

Шурик обернулся на голос дедушки, но не сразу разглядел его, сидящего у другого такого же куста барбариса в своей красной рубахе. На его коленях лежал лист бумаги с набросками.

– Ладно, раз убежал сохатый, давай, что ли, конфект наберём. Наказ нам был. Но сперва поедим.

Перекусив блинами из корзинки, они вместе стали набирать в неё барбарис. Шурик старался срывать ягоды аккуратно, чтобы не лопнуть их пальцами.

– Дед, чего ты ушёл вперёд, бросил меня? А вдруг бы я потерялся?

– Но ты же не потерялся, – заметил дедушка. – Да и слышал я тебя преотлично – страсть как шумишь, только городские так по лесу ходят.

Шурик немного обиделся за городских и притих, сосредоточился на ягодах.

– Нравится тебе у нас-то, Шурик? А то оставайся! Будешь мне помощником, я тебя и дрова колоть научу, и по лесу ходить, крышу с тобой перестелем… Ты чего ревёшь?

– Не реву! – Шурик размазал по лицу непрошенные, ниоткуда набежавшие слёзы. – И так вам подкинули, останусь тут жить, а кто меня спросил? Не нужен я им больше, Аришка у них теперь есть…

Дальше он уже не смог говорить.

Некоторое время оба молчали. Наконец дед произнёс задумчиво:

– Сегодня ты вон сколько бродил один по незнакомому лесу – и не заплакал, не испугался. Хоть ты малой совсем и природу, поди, только на картинках раньше видел в этом… как его… плешете своём…

– Планшете, – поправил Шурик, борясь со всхлипами.

– Во-во, я и говорю, в плешете этом. Ты самостоятельный парень, жених почти, а всё мамку делишь! Я в твоём возрасте, между прочим, уже жениться думал.

Шурик отчего-то покраснел, аж уши запылали. Ему показалось, что они стали такими же, как дедова рубаха.

– Не веришь мне? А я тебе скажу так: вот из-за конфект этих и собрался!

– Да на ком, дед?

– Да на бабушке твоей, на ком ещё! Ей тогда, почитай, годков пять ли, семь ли было. А мне десять, ровно как тебе. Только я мельче, хлипче был – да и жили тогда не сахарно, война только что кончилась. И тут гляжу – девчоночка новая на селе появилась. Местных-то я всех знал. Ты не гляди, это нынче одни старики со старухами тут свой век доживают, так в пятидесятых им-то и было, как мне. Кто постарше, кто помладше. Потом одни уехали, а иные остались: Степановна, Еремеевна тож, Федотыч – я с ними малым ещё играл! Да, Шурик, и мы когда-то детьми были. И я, и бабушка твоя, Сонюшка… И вот она, пигалица такая, с матерью приехали к здешним родственникам гостить. Тогда в деревнях хоть и было не хлебосольно, а всё ж посытнее, чем в ином городе. И можешь себе вообразить: ей строго-настрого запретили со мной водиться! Хулиган! Так и сказали, не шучу. Хулиган он, говорят, не касайся его, не подходи. И на озеро не ходи до него. А я ведь тогда был бирюк бирюком, со стороны, может, злым казался, не знаю… Сирота почти. Отец на фронте погиб, мать болезнь унесла, меня бабка приютила, да сама обезножела скоро, и я с восьми годков уже сам хозяйство вёл. Ладно. Нашла она тут подруг себе, повели её девки эти по грибы-ягоды в лес. Клялись-божились матери ейной, Людмиле Андреевне, Царствие ей небесное, святая женщина была… клялись-божились, значится, что в обиду Соньку не дадут, от любой напасти уберегут. Ну, добро. Пошли. Забрели в чащу далёко, полные корзины набрали. Ну, дело к вечеру – надо бы и домой вертаться. Пошли до дому, и тут – откуда что взялось, вот только солнышко светило – набежали тучи, ударила молния, гром загрохотал! Девки, знамо дело, перепугались страшно, все корзинки свои побросали – и ну бежать! Соньку потеряли в каком-то овраге, хватились её уже в деревне. А она, бедная, ревмя ревёт, грома страшится, дождь её поливает.

– И ты спас её, дед? Нашёл в лесу? – Шурик уже и думать забыл о своих бедах. Он представил себя на месте своей маленькой бабушки и со стыдом признал: испугался бы не меньше её, пятилетки.

Дед будто угадал его мысли:

– Повезло тебе, малец, что вёдро нынче, а то в иной раз дожди такие, что руку вытяни – не видать её, да лупит шибко. В такой ливень кого ты отыщешь? Нет, бабушка твоя сама как-то выбралась. Только не к самой деревне, а в аккурат к дому нашему на озере выбрела. А спроси её – она тебе скажет, что лось её вывел. Мол, нашёл её в овраге, рогами вытянул да к людям проводил, а шла она у него под брюхом, от дождя так хоронилась. Правда так было или нет, одной ей и известно. Только сколь тут живём с ней, всё через меня гостинцы своему провожатому передаёт. Вот и вся тайна.