– Дожили, – проворчал Сталин, – мехкорпуса у него излишние… Но и в самом деле – если полтора года назад мы имели фронт протяженностью почти в две тысячи километров, то теперь он сократился чуть ли не вдвое. Вдвое же уменьшилась и противостоящая нам армия, в силу чего наши ударные соединения в ходе своих операций буквально толкаются локтями. Поэтому я соглашусь, что три мехкорпуса из шести можно было бы перевести во Францию и нарезать им новые задачи. Но все же меня смущает то, что мы не собирались трогать территорию самой Германии буквально до самого конца. Товарищ Антонова, а каково ваше мнение по данному вопросу?
– Подписав конкордат с Ватиканом, – сказала Антонова, – мы обещали Папе Пию Двенадцатому и всем его преемникам на Святом Престоле, что будем военной силой защищать католиков во всем мире от геноцида по религиозным и национальным основаниям. А то, что сейчас творят в Баварии черные жрецы, иначе как геноцидом и не назовешь.
– Да, – сказал Верховный, – мы знаем, что Бавария населена в основном католиками, а с ними у Гитлера далеко не лучшие отношения. Ну что же – если мы подписали такую бумагу, то ее надо исполнять. К тому же захват Баварии нашими войсками отрежет сторонникам Гитлера и прочим военным преступникам путь бегства в Швейцарию и дальше по всему миру, после чего блокированная со всех сторон Германия превратится в грандиозный канатный ящик для крыс. Товарищ Василевский, проработайте, пожалуйста, предварительные планы такой операции и подайте нам на утверждение. В Польше после завершения операции «Суворов» мы разрешаем вам только проведение Восточно-прусской наступательной операции. Побережье Балтийского моря к востоку от Вислы обязательно должно быть нашим. И передайте товарищу Кузнецову мое крайнее неудовольствие. Почему наши армии ведут бои уже на окраинах Вены, а он до сих пор не может прервать морские пути снабжения окруженной немецкой группировки в Курземе? Вы знаете, что по документам германского генштаба это образование именуется не котлом, а плацдармом? Неужели этот нарыв, как и в прошлый раз, будет висеть на нас до самого конца, пока мы не возьмем Берлин и не повесим Гитлера? Пусть согласует свои действия с вами, а потом выведет в море линкоры и крейсера и, как во время операции в Пенемюнде, наглядно покажет немцам, окопавшимся на советской территории, что их время истекло.
– Так точно, товарищ Сталин! – Василевский записал указания вождя в свой блокнот, – но, по нашему мнению, эту операцию лучше проводить уже после Восточно-Прусской, когда линия вражеского снабжения удлинится аж до Штеттина…
– Не возражаю, – сказал вождь, – главное, чтобы к тому моменту как мы сможем заняться Британией, все немцы в Курземском котле были мертвыми и лежащими в земле. На этом, товарищ Василевский, с вами, пожалуй, все. Жду вас завтра в то же самое время и также с хорошими новостями. А сейчас идите. Нам с товарищем Антоновой нужно закончить тот разговор, который мы вели до вашего прихода.
– Да, Александр Михайлович, в самом деле, – подтвердила Антонова, очаровательно улыбнувшись, – о таких извивах международной политики вам знать еще преждевременно.
17 июня 1943 года. Полдень. СССР. Ивановская Область пос. Чернцы, спецлагерь НКВД № 48 для пленных немецких генералов.
генерал-полковник Эрвин Роммель.
День, которого я так ждал, настал. Почти с самого моего пленения Фрау Антонова вела себя как сытая кошка, что ходит вокруг миски сметаны, принюхивается, но все не решается попробовать угощение. Но наконец от нее все-таки поступило предложение. Но не руки и сердца (я женат), а то, от которого, как говорят русские, нельзя отказаться…
Но перед тем как приступить к разговору, она задала неожиданный вопрос:
– Эрвин, скажите, вы добрый католик?
– Э-э-э, фрау Нина… а какое это имеет отношение к моему делу? – ошарашенно ответил я.
В ответ она расстегнула портфель и достала оттуда несколько скрепленных между собой листков бумаги.
– Читайте, Эрвин, – сказала она, подталкивая документы в мою сторону, – специально для вас прихватила экземпляры на немецком языке.
Да уж… я листал документы, старательно вчитываясь в текст – и мне едва удавалось скрывать свое изумление. Уж ТАКОГО я точно не ожидал. Всеобъемлющий конкордат, заключенный между советским руководством и Святым Престолом – подобный тому, что полтора века назад был заключен Римом, а точнее, папой Пием Седьмым, с империей Великого Корсиканца. И вот теперь тоже Пий, но только Двенадцатый, повторил решение своего дальнего предшественника. Теперь Римская Католическая Церковь обрела возможность в значительной степени и на законном основании экстерриториально действовать на контролируемых Советским Союзом территориях, но при этом и руководство большевиков заручилось лояльностью католического духовенства, получив вдобавок доступ к тем распространенным по всему миру рычагам влияния, что прежде имелись исключительно в распоряжении Римской Католической Церкви. Теперь, если кто-то вздумает устроить против католиков гонения на основании их религиозной принадлежности, Красная Армия прекратит эти злодеяния, вмешавшись силой своего оружия. И последним документом явилась энциклика папы Пия Двенадцатого, которая – vice versa – в свою очередь отныне призывала всех добрых католиков присоединяться к Красной Армии в ее борьбе против нацистско-сатанинских полчищ.
Этот последний документ делал понятным вопрос фрау Нины о том, добрый ли я католик. Если добрый, то должен встать и сказать, что готов биться с Гитлером там, куда меня пошлет «партия» – то есть Святая Матерь Римско-Католическая Церковь. По правде говоря, я никогда не был поклонником национал-социалистических идей, не состоял в Партии и не маршировал в рядах штурмовиков. В Гитлере меня, как и всякого немецкого офицера, привлекала идея будущего величия Германской державы и мести странам Антанты за унижения Версальского мира. Тогда, в начале тридцатых годов, этот товар на политическом рынке больше никто не предлагал. И не надо говорить, что кроме нацистов были еще и коммунисты. Эти вообще не вели речь о будущем Германии – она, по их мнению, должна была раствориться во всемирном Интернационале рабочих и крестьян. А мне это не нравилось, ведь я все-таки немецкий офицер, а не какой-то там среднеарифметический общечеловек.
К тому же при более пристально взгляде на Советскую Россию становилось понятно, что править в этой интернациональной державе будут евреи – единственная нация, чувствующая себя дома в любом уголке планеты, где построены города, а по сути, паразитирующая на тех, кто выращивает хлеб, плавит металл и строит из него машины. Не то чтобы я ненавидел этот народец, совсем нет; просто этим людям следует знать свое место и не лезть во власть, а то во времена Веймарского безобразия доходило до того, что представители этого национального меньшинства, составляющего два процента от населения Германии, занимали в стране восемьдесят процентов руководящих должностей. И это было неправильно – поэтому я и поддержал курс Адольфа Гитлера на создание Великой Германии и подготовку к войне, призванной стать реваншем за унизительный Версальский мир.
Кто же тогда мог знать, что идея очистить управление страной от людей-инородцев, не желающих, чтобы моя страна снова стала мировой державой, обернется таким ужасом, от которого сейчас мне хочется выть и кататься по полу? Призрак будущего величия обернулся для Германии перспективой такого разгрома, что по сравнению с ним Версальское унижение выглядит легкой неприятностью. Ненависть к тем, кого Гитлер и его единомышленники заклеймили недочеловеками, отразилась от тех как от стены и, усилившись во сто крат, обрушилась на несчастный немецкий народ. Фрау Нина в свои прошлые посещения уже говорила, что в желании возвеличить и прославить свою страну нет ничего плохого; все дело в том, каким путем этого планируется достичь. Тому, кто сеет ветер ненависти, следует быть готовым пожать бурю благородной ярости, которая собьет его с ног и отбросит во тьму внешнюю.
